Я взялся исследовать корпорации и государства, задействуя одновременно две стратегии. Во-первых, важно показать, что эти акторы – «левиафаны», согласно современной и в то же время имеющей многовековую историю трактовке Алекса Голуба [Golub 2014], – это не единые силы, какими они зачастую пытаются казаться и какими их представляют другие [Welker, Partridge, Hardin 2011: S5][12]. И корпорации, и государства слагаются из различных подразделений, процессов, учреждений, людей и технологий, развивающихся во многих направлениях сразу. Границы и контуры корпорации находятся всегда в движении, постоянно подвергаются сомнению изнутри и снаружи, всегда скорее находятся в процессе становления, а не заданы априори[13]. Приняв все это во внимание, мы лучше поймем, как на самом деле работают и чем различаются между собой корпорации. То же самое верно и для «государства», которое Кэтрин Вердери и Гейл Клигман трактуют как «внутренне противоречивую совокупность институтов, проектов и технологий, а не [как] единый субъект» [Verdery, Kligman 2011: 454]. Поэтому в описанных ниже полевых исследованиях я буду следовать за языком и стратегиями толкования, которыми пользуются мои собеседники, потратившие немало времени – в беседах со мной или друг с другом, – пытаясь разобраться в подвижности информационных сетей, в связях, командах, союзах, кланах, дружбах, трудовых книжках, семейных отношениях, национальных корнях, возрастных группах, деловых договоренностях прошлого, местах рождения, отношениях студентов и преподавателей, кругах поддержки и во всем остальном, что скрывается под безликими ярлыками «корпорация» и «государство»[14]. Мне особенно интересно показать, как эти виды социальных взаимодействий могут распределяться в пространстве, изменяться во времени и формировать подразделения или филиалы внутри крупной корпорации или государства, а порой и в области переплетения их функций. К примеру, вы увидите, что все подразделения и филиалы «ЛУКОЙЛа», специализирующиеся на финансовом капитале, промышленном капитале и спонсорской поддержке социальных и культурных проектов, зародились в особого рода сетях социальных взаимодействий, развитие которых можно отследить. В свою очередь, эти сети, постоянно изменяясь, пересекались с другими, формирующими органы регионального управления – от администрации губернатора до регионального Министерства культуры. В разное время в 1990-х и 2000-х годах эти государственно-корпоративные структуры обеспечивали поставки топлива в Пермский край, определяли задачи социальной политики или поддерживали учреждения культуры.
В любом случае, выделение составных частей и отдельных практик в структурах государств и корпораций сопряжено с некоторыми аналитическими рисками, в особенности с риском упустить из виду важные социальные силы и последствия их действий, который обусловлен широко распространенным мнением о том, что государства и корпорации на самом деле являются единым целым. Огромные социальные и культурные (а также, в добывающих отраслях, экологические) последствия порождает широкий круг участников – от судей до активистов и ученых, включая госслужащих и работников корпораций, – которые своими речами и действиями создают видимость единства государства и корпораций, несмотря на их явную разобщенность[15]. Серьезные последствия влияния корпораций на все сферы жизни, особенно в последние три десятилетия глобальных капиталистических преобразований, нельзя объяснить, ограничившись изучением социальных сетей и процессов, которые их составляют [Kirsch 2014].
Потому я также уделяю внимание работе, проводимой в социокультурной сфере в целях проектирования и укрепления связей государства и корпорации, – тому, что Тимоти Митчелл называет «могущественным, почти сверхъестественным эффектом действий, заставляющих поверить, будто такие структуры существуют» [Mitchell 1999: 89], – а кроме того, исследую значение этих связей в процессе преобразования Пермского края. Пермский край 1990-х и 2000-х годов – это среда, пригодная для понимания процессов абстракции, ключевых для создания как «эффекта воображаемого государства» [Abrams 1988; Coronil 1997], так и «эффекта воображаемой корпорации» [Shever 2012: 197–199]. Действительно, условия постсоветского Пермского края, в котором одновременно проходили важнейшие процессы формирования как государственности, так и корпораций, обусловили исключительно тесное взаимодействие между региональными филиалами корпораций и региональными подразделениями российского государственного аппарата в планировании совместных действий, решений и влияния.
Этнографические методы в исследовании мировой нефтяной промышленности широко используются для помещения организационно-правовых форм в исторический контекст и отслеживания их изменений[16]. Проведенное Сюзанной Сойер [Sawyer 2006; Sawyer 2012] исследование попыток коренных эквадорцев возбудить дело против компании «Chevron» в суде США показывает, что группы юристов нефтяной компании использовали концепции корпоративной личности и ограниченной ответственности, основанные на полуторавековой истории американского права, чтобы попытаться оградить «Chevron» от предъявленных ей претензий. Удивительно, что подобные представления о корпорации как о личности – например, коренные эквадорцы утверждали, что компания «Chevron» должна нести ответственность, поскольку так поступил бы истинный патрон, – истцы использовали в качестве доводов в суде. Элана Шевер также рассматривает в рамках проведенного ею исследования гендерных аспектов деятельности по развитию и планированию, которую «Shell» вела в Аргентине, длинную родословную корпоративной личности на Западе – от коллективной личности в римском праве до английской концепции «двух тел короля». Шевер сумела показать, что эти концепции, передававшиеся от эпохи к эпохе, отразили даже «повседневную практику определения обязанностей, ответственности и сфер полномочий» [Shever 2010: 30] в Аргентине. На самом деле само представление о современной капиталистической корпорации, в том числе такие ключевые понятия, как трасты, дочерние компании и вертикальная интеграция, развивалось вместе со «Standard Oil» Рокфеллера, как еще в конце XIX века показала в серии репортажей журналистка Ида Тарбелл [Tarbell 1904] и как описано в «Добыче» Дэниела Ергина [Ергин 1999], наиболее актуальном и значительном исследовании.
Становление корпоративной формы собственности в случае с пермским «ЛУКОЙЛом» мало похоже на западные юридические и деловые практики, распространяемые по всему миру международными нефтяными компаниями с евро-американскими корнями, и в значительной степени продолжает в 1990-х годах пути развития советских социалистических государственных предприятий. Следует отметить, что «ЛУКОЙЛ» и другие российские нефтяные компании прилагали немалые усилия, чтобы сравняться со своими западными аналогами и зарекомендовать себя как целиком и полностью международные предприятия – как в отношении юридической и корпоративной структуры, так и во всем остальном. Мировые стандарты отчетности и прочие регламенты предъявляют к выходящим на западные рынки капитала серьезные требования. Западные нефтяные компании также активно ищут партнеров и вкладывают деньги в совместные предприятия на территории бывшего советского мира, стремясь попутно насадить в России предпочтительные для них корпоративные формы и действуя, в широком смысле, так же, как и в любой другой части света. Другими словами, на постсоветском пространстве есть где развернуть исследование способов, при помощи которых мировая нефтяная индустрия стремится – и зачастую успешно – стать «модульной» [Appel 2012а], то есть полностью самодостаточной и не зависящей от социокультурного контекста, в котором находится.
