========== вместо предисловия ==========
— Je ne sais pas où cette dame est allée{?}[Я понятия не имею, куда подевалась эта женщина(франц.)].
— Mais vous-même me l’avez présentée comme une invitée du propriétaire du château{?}[Но ведь вы сами представили ее мне как гостью хозяина замка(франц.)].
Стоящий перед гвардейцем человек совершенно не выглядел растерянным. Лишь на секунду он закатил глаза, словно бы раздумывая над словами охранника, после чего встряхнул украшенной кружевом манжетой и приложил обнажившееся запястье к полноватым губам.
— Ронни, Ты уверен, что я должен оправдываться перед стражником? — прошептал он чуть слышно, но охранник все равно удивленно вскинул брови, наблюдая за странными действиями титулованной особы. — Конечно, я хочу ее снова здесь увидеть. Правила, говоришь, такие… — он прокашлялся и после мотнул головой, давая понять гвардейцу, что ничего особенного не происходит. — Понял, Рон. До связи, — шикнул он почти беззвучно, после чего вновь обратился к уже порядком озадаченному собеседнику, легко переключившись с общего языка на один из архаичных: — J’ai peur que vous ne me croyiez pas. Mais elle vient de disparaître{?}[Боюсь, вы мне не поверите. Но она просто исчезла(франц.)].
— Comte Duvergier. Ce n’est pas drôle du tout. Comment ça, elle a disparu?! {?}[Граф Дювержье. Это совсем не смешно. Как так, исчезла?(франц.)] — усатый стражник еще больше нахмурился и зачем-то проверил рукой шпагу.
— Comme ça: pfft {?}[Вот так: пфф…(франц.)], — граф в воздухе нарисовал руками облачко и широко улыбнулся, демонстрируя недоумевающему гвардейцу ряд идеальных крупных белоснежных зубов. — Comme un fantôme… {?}[Словно призрак…(франц.)]
========== -1- ==========
«Нашел ее, Сол. Я нашел. Через сорок… тридцать девять…»
Ну же… Приблизься… Каких-то три шага — и ты мой…
На редкость легко было удерживать тетиву натянутой так долго, но лишь согбенная фигура в темном плаще держала на себе безраздельное внимание стрелка. Стрелок — это я. Безусловно, я. Как-то не сильно удивился, посмотрев на себя со стороны.
Резко, но вполне ожидаемо фокус вновь сместился на предметы перед моим лицом. Неестественно мягко, словно тонкие материнские пальцы, коснулись лба и щеки бирюзовые стручки пышнокронной катальпы, на прочной ветви которой я вот уже как с полчаса поджидал свою цель — мертвеца, нагонявшего страх на малюток-пикси, что обитали неподалеку от скалистого Холма Найр.
Два шажка… Ну же… Сюда, нечистый, сюда… Почти попался, упырь. — Дыхание застыло в груди плотным горячим комом. Кожаный жилет тесно сжимал ребра, а влажные от волнения пальцы — тонкий хвостовик самовоспламеняющейся стрелы из сухой, но прочной ветви Кистосова Древа. Лишь такой можно одолеть вампира. Главное — попасть точно в грудь.
Бьется ли у них сердце? — промелькнул вопрос, но тут же стал совершенно неважен, так как вурдалак внезапно исчез.
Вот он стоял на расстоянии выстрела — бесформенный скрюченный силуэт промеж замшелых поваленных стволов. И вот его нет.
С усилием моргнув, я убедился, что зрение не сыграло со мной злую шутку.
Да куда ж он девался: ведь не бес и не леший?.. Кто же ты тогда? — вопрошал я самого себя.
Но было поздно: тот, кого я так поспешно принял за легкую добычу, уже стоял за моей спиной, и следовало бы ожидать злобного хохотка или прощального поцелуя холодной стали. Но вместо этого до моих ушей донесся, как шепот далеких колокольчиков, мелодичный, но все же бесспорно тревожный мотив, словно бы кто-то играл прощальную траурную песнь в мою честь.
«Одиннадцать.. десять.. девять…» — где-то в вышине незнакомый взволнованный голос отсчитывал числа.
Волнистое лезвие шамшира, сильно изогнутое, прошло мое тело насквозь и так же резво вышло.
Шесть метров пролетели за какую-то долю секунды — и вот я уже на покрытой рассветной росою траве. Не боль я испытал тогда, но лишь сильное удивление: Меч пустынников? Но народ Эйлори никогда не покидает своих дюн…
И тут словно что-то тяжелое опустилось мне на грудь. Я сам не разобрал, как оказался на спине. Длинные и узкие плоды и широкие сердцевидные листья могучего старого древа мелькали над моим лицом, как лопасти ветряной мельницы, разогнанные внезапно набросившимся на лесистую низину ураганом. Сквозь них — хоровод облаков: розовых, сиреневых, золотых…
Я не успел вспомнить, где мог видеть такую причудливую палитру раньше, потому что танец цвета стал набирать обороты вместе с играющей в моих ушах мелодией. Теперь она звучала скорее торжественно, как на какой-нибудь церемонии, или празднике. А затем я почувствовал всем своим обездвиженным, распластанным на земле телом, что вращалось вовсе не небо, и не листья, и не вытянутые наподобие шпаги недозрелые плоды прекрасной катальпы, а я сам. От настойчивого неугомонного звука и цвета к горлу подступила дурнота. И средь этого яркого мозаичного вихря и беспрестанных вращений, раздражающих все мои чувства без исключения, я заметил склоняющийся ко мне силуэт в темном мешковатом плаще. Не в силах пошевелиться, я попробовал зажмуриться, но у меня словно бы не было век. И я был обречен увидеть, как из-под плотного капюшона, извиваясь и покачиваясь, вылез длинный, раздвоенный, точно у аспида, блестящий голодной слюной язык, и резко выстрелил мне в лицо.
========== -2- ==========
В холодном поту я проснулся посреди ночи и первым делом суетливо ощупал непослушными пальцами свое тело. И все, на первый взгляд, с ним было в порядке: ни порезов, ни ссадин, ни даже ушибов.
Матерь леса Энида! То был всего лишь сон, — эта мысль почти мгновенно уняла мою дрожь. И хотя в затуманенном недавним беспокойным сновидением разуме все еще рисовались повторяющиеся картинки испарившегося уже сюжета, но сердце мое не спеша замедлялось, а дыхание постепенно начало выравниваться.
Как потерпевший кораблекрушение странник, ждущий своей участи на пустынной скалистой отмели, всматривался я в ночную мглу прямо перед собой. Но лишь неяркий сумеречный свет лился в высокие, неприкрытые ставнями окна. Возвращаясь к привычным ощущениям, я стал понемногу успокаиваться. Но стоило мне вновь собраться с мыслями, как я понял, что что-то не так. Вернее было бы сообщить, что не так было абсолютно все: уж очень мягкий матрас под расслабленной спиной, и ступни упираются во что-то ровное и твердое, чего в изножье моей лежанки быть не могло, и как-то слишком туго затянута шнуровка на жилете. Странно, что я лег спать, не раздевшись. И окна. Такие высокие окна могли бы украшать Святилище Старейшин или покои Матриарха в Хрустальном Дворце, но не скромную лачугу охотников.
Зильмедир! — позвал я молодого следопыта, с которым мы должны были дежурить в ту пору, накануне самой темной ночи в году, но ответа не последовало. Мне даже причудилось тогда, что я не произнес ни звука — лишь подумал, а крикнуть забыл. Словно бы у меня вовсе не было голоса.
Как детская гладкая кукла-неваляшка резким движением я сел на своем ложе. Поджатые по привычке ноги на мгновение зависли в воздухе. Опустив сначала левую, затем правую, я ощутил под ступнями опору. Не такую ровную, каким был полированный каменный пол Святилища, но гораздо тверже устланной соломой рыхлой земли болотного края, нашего с Зильмедиром временного пристанища.
Сквозь звенящее тишиной пространство смутные, как далекие раскаты грома, доносились трели незнакомого мне музыкального инструмента. Звучание его было напористым и строгим, будто бы кто-то с силой бил по тугим струнам металлическими молоточками, но делал это невероятно искусно, с большим мастерством. Да и струн, судя по диапазону, у инструмента было не меньше восьми: гораздо больше, чем у мелодичной виелы или плакучего гитерна, на каком играет странствующий менестрель, слагающий свои строки о вечной, но всегда разной любви. Скромным собирательницам трав из Изумрудного Дола он рассказывает о беспредельной нежности барда-героя Симарга к погибшей в свежей юности среброокой принцессе Мериде, за которой сладкоголосый певун отважился спуститься в царство вечной тьмы к самому Королю Ночи Анталлу и, многие летá играя на своей позолоченной лире, сумел-таки растопить холодное, как камень, сердце самогó Владыки Тьмы, после чего тот отправил юношу на свет вместе с его красавицей-невестой. На усыпанном ракушками побережье близ рыбацкой деревеньки Келифисимма он поет ловким ныряльщицам за жемчугом о славном мореплавателе Зелдуме и его тринадцатилетних скитаниях по бескрайним водным просторам в поиске той одной, единственной, что ждет беззвездными вечерами на одиноком мысе с медным фонарем в руке и непрестанными молитвами отгоняет от суженого мелодичных сирен и пленительных ундин с телами нимф, голодными чревами и зубами острыми, точно у тварей из морских глубин. В царстве воинственных энней, женщин со змеиными хвостами вместо ног, громогласно воспевает он подвиги бесстрашной их королевы, полногрудой Аломисы, которая, одержав победу в схватке с десятью храбрейшими рыцарями окрестных земель, завоевала славу самой умелой воительницы всей восточной части Айрамары.
