Я дурак – ругал себя последними словами, а возле дома уже успокоился. Здание на месте, пожарные сирены не вспарывают воздух, «скорая» у подъезда не стоит. Что я, в самом деле, совсем с ума сошёл? Да и мальчики мои не такие уж бандиты. Это всё нервы расшатанные. Вечное беспокойство. Ощущение, что никто, кроме меня, не сможет с ними по-настоящему справиться.

В лифте ехал, устало прислонившись к стенке. Анька так и не позвонила. Справилась? Гордость не дала хотя бы поговорить со мной? Могла бы доложить, например, что у них всё хорошо. Надо будет в контракте прописать, чтобы каждый час отчитывалась. Или нет, каждые два-три часа. А то дни превратятся в кошмар от бесконечных звонков. А мне ещё работать нужно.

В квартиру я заходил как вор: очень тихо открывал замки и порог переступал буквально на цыпочках.

Тишина. Раньше я как-то её не боялся – воспринимал как благословение. А сейчас струхнул, аж руки затряслись неожиданно. Это всё Анька. А я моментально в параноика превратился. Откуда у неё это – если тишина, то жди беды? Ведь она говорила, что не умеет с детьми? Может, у женщин это на генетическом уровне записано? Какая-то внутренняя мудрость?

Сердце у меня из груди чуть не выскочило, пока я до детской дошёл. Ой, не к добру… всё как-то чересчур тихо-мирно, быть такого не может.

Я когда дверь открывал, глаза закрыл. Можно подумать, это бы меня спасло. А когда открыл… глазам своим не поверил.

Анька… спала. В обнимку с Ромкой. Лежали, как два голубка. Руки сына доверчиво на её шее сомкнулись, словно он боялся, что Анька куда-то денется. А куда ей деваться, если она дрыхнет без задних ног. Кудри сбились, халат мой на ней – как на чучеле огородном. Большой чересчур. Рукава подвёрнуты в три раза.

А потом я понял, что не так. Нос красным пятачком. Брови уродливо широкие. Над верхней губой – усы с завитушками вверх нарисованы. Красавица моя. И сын – художник от слово «худо».

Мишка сидел у Ромки с Анькой в ногах и вдохновенно разрисовывал Анькины пятки. Розовые такие, красивенькие. Правда, уже наполовину синие.

В груди у меня похолодело. Маркеры. Жирные ядовитые маркеры. И я не знал, отмываются ли они. Пятки что… а вот пятак с усами да брови, как у великого лидера прошлого – это атас.

– Михаил! – получилось слишком громко, но зато так холодно, что меня самого передёрнуло.

Мишка замер. Глаза на пол-лица. В этот момент он очень на Ромку похож стал, хоть ничего общего у них во внешности не наблюдалось. Беззащитный испуганный взгляд. Он же понимает, что пакость делает.

– Это что такое? – громыхнул я, как ведро о железный лист.

Мишка готов был маркер себе в задницу затолкать, но прятаться поздно. Не отвертишься. И тогда он упрямо сжал губы.

Анька встрепенулась и подняла голову. С ужасом посмотрела на меня. Красный нос. «Лохматые» брови. И рот до ушей, как у клоуна в цирке. Тоже красный, широкий, нарисованный от души, но криво.

Титаническим усилием я заставил себя не ржать. Но грудь у меня ходила ходуном. Нет, правда, сдержаться сложно. А Аньку нужно видеть. Это действительно смешно. А она такая сонная, глазами хлопает.

Я перевёл взгляд на сына.

– А мы в пиратов играем! – выдал Мишка. – Аня, скажи ему!

Аня? Однако… что за ерунда… кто позволяет себя в здравом уме уменьшительным именем называть.

– Да, играем, – кивнула Анька. Локон упал ей на глаза, и она его сдула. Губы трубочкой сложила и «пф!» сделала.

– И боевая раскраска, значит, входит в правила игры, я так понимаю.

На Аньку я больше старался не смотреть. Сверлил дырку в обоях. Там кораблики плыли по синему морю. Морская тематика. В тон их непонятных игрищ.

– Анна Валентиновна, ты давно в зеркало смотрелась?

– Ну… в ванной, – осторожно поделилась сокровенным она.

– Самое время снова посетить сей выдающийся кабинет.

Анька больше ничего спрашивать не стала. Вылезла из постели и заботливо поправила на Ромке одеяло. Младший сын спал, как ангел. Рот приоткрыт, ручонка выглядывает.

От очень простого Анькиного жеста сжалось сердце. Вот как она так, а? Откуда это в ней? Ведь не передо мной красовалась. Не для меня её нежность – для почти незнакомого мальчика. Не показушно, а… будто по-другому и нельзя никак.

Анька выскочила в коридор, забыв надеть тапки. Я видел, как сверкает её синяя пятка. Из ванной раздался душераздирающий вопль. Нет, я не прав: раздался бы. А так он прозвучал придушенно, но вполне натуралистично: ведьма Варикова рычала от злости и бессилия.

А я тут же вспомнил, что воды в ванной нет – перекрыта её же лёгкой ручкой.

Анька тоже это вспомнила: потянулась кран открыть, но какой там. Глухарь – птица страшная, хоть и с виду красивая.

– Я же просила вызвать слесаря, – вроде спокойно, но как-то слишком остро полоснула она меня. Так жёны достают мужей, упрекая их в безалаберности. Я ей даже не возразил: губы у Аньки тряслись. Сейчас расплачется. За спиной у меня маячит Мишка. Наблюдает.

Анька тоже его заметила, и поэтому я увидел, как она берёт себя в руки. Ни слёз, ни истерик. Мой самый отважный в мире клоун. Только ещё один долгий взгляд на себя в зеркало. И рукой по волосам прошлась, продирая пальцами кудряшки.

– А мы… да. В пиратов играли. Это, видимо, Миша поблагодарил меня за обед. Достаточно было сказать «спасибо», – не сводит она с него глаз. – Но, видимо, спасибо – это слишком сложно и много. Поэтому получился незапланированный карнавал. У тебя водка есть, Дмитрий Александрович? – неожиданно спросила она.

Я невольно дёрнулся. Она что, собралась надраться на глазах у ребёнка?!

Анна

Выглядела я – хуже не придумаешь. К тому же я понимала: старший Медведь компромиссов не знал и пощады от него ждать не приходилось. Он не просто меня размалевал, а сложно: маркеры оттереть за один раз практически невозможно. Особенно с кожи. А тем более, с лица.

Первая мысль, когда я посмотрела на себя в зеркало: какое счастье, что мне не нужно идти на работу и садиться в кресло руководителя. Боюсь, мой внешний вид долго оставался поводом для сплетен.

Вторая мысль: с этим художеством придётся как-то жить несколько дней. Хотелось разреветься, и как я сдержалась – не знаю. На чистом упрямстве, наверное.

Я не сердилась. Лапки бы кверху поднять и сдаться. Смотреть на мир с тоской, вопрошая: за какие грехи наградили меня Ивановым с его слишком активными детьми? Ведь знала: нужно держать ухо востро и не расслабляться. Но Ромка попросил лечь с ним рядом, и я не удержалась. Он засопел сладко почти сразу, а я лишь на минуточку прикрыла глаза.

Я нервничала, готовясь к собеседованию, ночью спала плохо. Потом все эти тряски-пляски, встреча с Ивановым, воспоминания, холодный душ, извращения с обедом…

Сытый желудок и усталость свалили меня, как антилопу. Я перестала бить копытом и выдавать золото. За что и поплатилась. Сама виновата.

Иванов на вопрос о водке отреагировал странно. Вид у него был такой, словно он хочет кинуться на меня и разорвать. С ним всё понятно. Совсем башка не варит.

– Водка нужна, чтобы маркеры попробовать оттереть, а не внутрь принимать, как ты подумал.

– Ничего я не подумал, – стиснул он челюсти, но взгляд его приобрёл осмысленное выражение. – Водки нет.

– Тогда что-то спиртовое. Я просто так не отмоюсь. К тому же, тут авария.

– Исправим, – Димка и глазом не моргнул. – В доме ванная не одна. И горячая вода уже есть. Не соизволите ли, сударыня, принять водные процедуры?

– Соизволю, – почти прорычала я. Мишка подозрительно чмыхнул. Ржёт, юный художник?

– А я тебе, Анна Валентиновна, одежду купил, – Иванов смотрел такими честными глазами, что захотелось ему в лоб закатать раскрытой пятернёй. Подкуп восьмой няни в действии. Старается.

– Лучше водки закажи. Да побыстрее.

– Михаил, – о-о-о, как Дмитрий Александрович поворачивал свою царственную голову! – проводи Анну Валентиновну в другую ванную комнату.