Шарка… Сознание понемногу возвращалось к Морре. Она позже оплачет Мархедора так, как полагается. Если Рейнар пал, то ей самой и, возможно, несчастному Фубару грозит смертельная опасность. Скорее всего, Кирш ведет ее не на помощь Шарке (как она может помочь Хранительнице Дара, которая разнесла целую крепость?), а на казнь.

У входа в ратушу она повисла на руке Кирша:

– Постой! Я все объясню!

– Морра! – Грубый рывок поставил ее обратно на ноги. Кирш схватил ее за шкирку, как разбаловавшегося хорька, и потянул к дверям. – Приди в себя, мать твою…

– Морра!

Голос Хроуста невозможно было спутать ни с чьим другим. Он ударил, как гром, а следом и настоящий гром расколол свинцовое небо, и Морра оказалась перед гетманом.

Безоружный, но грозный, явно боровшийся с гневом Хроуст увлек Морру за собой в глубь темного зала, заполненного самыми близкими его полководцами. Кирш бросился к предводителю с расспросами, но Хроуст заткнул его, и Кирш понесся к другим: Петличу, Бабешу и тем, чьих имен она не знала. Если бы ее хотели казнить, вряд ли отпустили бы так просто… Тем не менее Хроуст пристально следил за ней и поторапливал. «Соберись! – велела она себе. – Если они ни о чем не догадываются, то самое глупое, что ты можешь сделать, – это поддаться страху и выдать себя с потрохами».

Она прошла за Хроустом в дальний конец зала, где под витражами, раскрашивающими последние лучи солнца в цветные пятна, лежали два тела. Каждый шаг отдавался в груди сильным, болезненным ударом. Неужели… Шарка…

Но первым она увидела Латерфольта, голого по пояс и залитого кровью по самый подбородок. Несчастный ублюдок не шевелился, но был еще жив, судя по тому, как над его боком хлопотали лекари, пытаясь зашить кровоточащую колотую рану. Впервые Морра увидела его не несущимся, не хохочущим, не орущим во всю глотку, а неподвижным и серьезным. Что бы она ни испытывала к брехливому хинну, мерзкий коготок жалости впился в сердце.

– Он выживет? – спросила она у Хроуста.

– Выживет! – громко ответил тот, чтобы все слышали. – Это же Латерф, он всегда выживает! Но ты должна помочь ему.

– Как?

От внезапной догадки перехватило дыхание: «Неужели он как-то прознал о Бликсе и думает, что я, ее внучка, могу нечто подобное?»

Хроуст указал на второе одеяло. Там лежала Шарка. Доспеха, в котором она шла в бой, теперь не было, и на платье алели тут и там мелкие пятна крови, расползаясь по серой ткани. Морра кинулась перед Шаркой на колени, грубо оттолкнув лекаря.

– Верни ее! – басил Хроуст у нее над ухом. – Она потеряла сознание после боя и не приходила в себя. Вряд ли из-за ран. Он отдал приказ стрелять слишком далеко, и мощности ружей не хватило, чтобы ее убить.

– Кто – «он»? – спросила Морра, хотя уже знала ответ.

– Твоя бывшая игрушка.

Что-то заставило ее обернуться: наверное, она хотела увидеть, с каким лицом Хроуст это произнес. Но вместо этого ее взгляд упал на конвой, который вел к выходу высокого пленника. Тот обернулся, словно что-то почувствовав. Он всегда чувствовал, даже когда между ними все закончилось. Всегда знал, когда обернуться.

Рейнар, невредимый, хоть и в камзоле, пропитанном кровью, не казался ни рассерженным, ни отчаявшимся, даром что руки за спиной были стянуты цепями, а на шею ему накинули ошейник, чтобы вести, как бешеное животное. Серый, усталый, с гримасой мрачного недоумения… Какой-то особо смелый конвоир ударил его по затылку, заставив отвернуться от Морры. Поводок натянулся, вынуждая ускорить шаг, и Рейнара вывели из здания ратуши.

– Его казнят?

– Верни Шарку. Это все, о чем ты сейчас должна думать!

Морра тупо уставилась на лекаря, который все пытался привести Шарку в чувство: подносил к носу пучки трав, брызгал водой из ковша, шлепал ладонями по щекам. Но лицо девушки оставалось расслабленным, словно она глубоко и сладко спала. От ярости Свортека в нем ничего не осталось, а может, ее не было видно, пока глаза закрыты. Маленькая шлюха из захолустья, изнасилованная, опозоренная, никому не нужная – а теперь самая вожделенная добыча для самого кровожадного монстра Бракадии, для самого жестокого короля и для нее самой, Морры, которой еще недавно никто, кроме Свортека, не был интересен…

Она низко склонилась над Шаркой, словно хотела рассмотреть каждую ее веснушку. Лекарь отполз, повинуясь приказу Хроуста. Гетман и Сиротки столпились вокруг в напряженном молчании. Снаружи уже бушевала буря.

– Шарка, – нежно позвала Морра, стараясь держать в голове то чувство, какое возникло, когда она впервые увидела девчонку во дворике лесного приюта. Тогда Шарка была пьяна и пыталась водкой заглушить воспоминания о том, как разбудила в себе великую тьму. Теперь Морра взывала к той жалости, которую испытала при виде ее растерянных глаз, к отвращению к самой себе, когда на поле перед замком она притворялась заложницей, а Шарка разрывалась между ней и братом…

– Шарка, – крупная слеза неожиданно сорвалась с ресниц и упала на губы девушки. – Прошу, проснись. Это я, Тлапка!

При звуке этого имени кто-то из Сироток раздраженно фыркнул. Но Морра пропустила шепотки мимо ушей: пусть думают что хотят.

– Шарка! – Девушка по-прежнему не отзывалась, и Морра решилась на глупость, о которой думала все это время, но сдерживалась, как не сдерживалась ни перед чем в своей жизни: – Свортек!

В шуме ливня и негромко рокочущего грома утонул удивленный вздох Сироток. Морра не видела Хроуста, но почувствовала, как он приблизился. Рыжие ресницы Шарки дрогнули. Морра склонилась к самому ее уху:

– Я знаю, что ты еще там. Ты нужен мне! Без тебя я ничего, ничего не могу сделать и ничего не понимаю…

Тень Хроуста назойливо маячила рядом, ловя каждое слово.

– Проснись, Свортек, скажи свое слово! Умоляю! Ты же не мог бросить меня. Я знаю, ты еще там…

– Морра.

Дыхание Шарки обдало жаром ее щеку. Морра отстранилась, едва не столкнувшись с головой Хроуста. Шарка смотрела на нее мутно и сонно, без всякой мысли. Но голос, которым она произнесла ее имя – это протяжное «о» и рокочущие «р», низкий, утробный звук на одном выдохе, – не принадлежал Шарке. Так говорил только он… Слов у Морры больше не осталось, ничего не осталось, кроме растерянности, – и она позволила Хроусту, Киршу и лекарям влезть между ней, девчонкой и кьенгаром, заточенным в ее теле.

С тупым онемением баронесса наблюдала, как Шарка приходит в себя и морщится от боли. Лекари держали ее руки, чтобы она не тревожила раны, но Шарка поборола их, закатала рукав, на котором расплылось алое пятно, и продемонстрировала Сироткам кружок новой, свежей кожи: рану, из которой совсем недавно вытащили пулю.

О том, как легко на Шарке заживают раны, Морра старалась все это время не думать. У Свортека тоже был Дар Исцеления, слабый, работающий только на нем самом. Вряд ли он имел хоть какое-нибудь отношение к Бликсе – та исцеляла других людей. Свортек не исцелял никого – только калечил.

– Латерф!

Шарка отталкивала от себя всех, даже Хроуста: ее вниманием завладел умирающий Латерфольт.

– Он мертв?! – то ли кричала, то ли спрашивала она, срываясь на визг.

– Нет! – вмешался Хроуст, присаживаясь рядом с Латерфольтом с другой стороны. – Он сильный. Он выкарабкается!

Его слова не убедили Шарку, которая, до потешного выпучив глаза, пялилась на рану в боку, под ребрами. Ее наскоро, грубо зашили, но кровь продолжала сочиться из-под швов. Белый, теперь уже явственно похожий на бракадийца Латерфольт не подавал признаков жизни.

– Латерф, – шептала Шарка на ухо егермейстеру тихо и нежно, совсем как несколько мгновений назад Морра шептала ей. На саму Морру она не бросила и взгляда, и почему-то это больно кольнуло. – Вилем…

Хорошо, что Свортек не умел исцелять. Теперь Латерфольт сдохнет, как должен был еще пять лет назад, когда обманул все королевство! Одной проблемой меньше… Об этом думала Морра, чувствуя, как дурацкий коготь впивается в сердце все глубже, и потому уговаривала себя все яростнее: «Поделом тебе, пиздоглазый! Сдохни! Хорошо, что Дар ушел, пусть и с Бликсой, но – хорошо. И у Шарки его нет. И ты сдохнешь…»