— Я не хочу пугать войска Масугу-сана, — возразила Миэко, когда они вошли в палатку покойного командира.

Это вызвало фырканье.

— Они могут выдержать страх.

— Да, — вздохнула Миэко, развязывая шнурки на пропитанной кровью одежде, — ты уже наводишь на них ужас.

Кунико хмыкнула, что звучало как удовлетворение. Она сбросила с плеча сумку — в подобных ситуациях они изо всех сил старались, чтобы Миэко выглядела настолько крошечной и безобидной, насколько могли, — и вытащила запасную тунику.

Миэко использовала заднюю часть своей испачканной одежды, чтобы очистить окровавленные руки, а также клинок, который она вернула в ножны на руке. Затем она сменила испачканный верх на чистый, который ей протянула Кунико. Она повернулась, чтобы надеть свежую тунику, но остановилась, когда почувствовала, как грубые пальцы Кунико коснулись ее плеча. Миэко вздохнула:

— Доши.

— Ненавижу, что ты и Масугу…

Миэко повернулась, потрясенная эмоциями в голосе Кунико. Как всегда, на лице другой девушки ничего не отразилось.

— Ты знаешь, что мой долг перед госпожой Чийомэ. И тобой. Доши, — повторила Миэко. Вторая душа. Она встала на колени у ног Кунико. — Госпо…

— Хватит, — теперь Кунико изображала все эмоции скалы. — Никогда не называй меня так. Та Кунико мертва.

Миэко взяла сжатый кулак Кунико и разжала пальцы, целуя ладонь.

— И все же эта Кунико всегда будет жить во мне.

Кунико моргнула, ее уши потемнели.

— Поэт, — усмехнулась она, но они обе знали, что это было просто для того, чтобы скрыть ее радость. — Вставай. Нам нужно снова одеть тебя, чтобы мы могли подать сигнал лейтенанту Масугу и сказать ему, что мы сделали его работу за него. Снова.

* * *

Как только он заметил сигнал сразу после наступления темноты, Масугу спустился в лагерь Ходжо со всеми своими копейщиками — не имело смысла оставлять какую-либо кавалерию в резерве на случай, если им придется пробиваться к выходу. И все же он знал, еще до того, как они подошли к периметру лагеря, что сегодня ночью боя не будет.

Инуджи, его заместитель, удивленно свистнул, когда они приблизились к центру лагеря Ходжо. Десятки вражеских солдат лежали на земле в лужах собственной рвоты.

— Не знаю, зачем нам это, — пробормотал Инуджи. — Эти куноичи убивают врага вместо нас, даже не вынимая клинка.

— О, — засмеялся Масугу, — я уверен, что они не захотят забирать все веселье, — возле акунои командира стояли две знакомые фигуры в красном и белом — единственные люди, стоявшие во всем лагере.

Масугу никогда бы не признался в этом — ни Миэко, ни Кунико, никому — но он ненавидел смотреть, как они отправляются на задание. Он знал, что они способны позаботиться о себе. Но смотреть, как они идут, одетые только в шелк, во вражескую цитадель…

И все же они стояли как всегда: безупречные. Невредимые. Для непосвященного глаза живые символы невинности и чистоты. Спешившись с Иназумы, он поприветствовал их.

— Кунико-сан. Миэко-сан. Молодцы, дамы.

— Спасибо, Масугу-сан, — ответила Миэко с почтительным поклоном, и лицо ее было грустным (как всегда после миссии), но тем не менее сердце Масугу трепетало.

— Инуджи, — сказал Масугу своему помощнику, — пусть люди спешатся и соберут оружие Ходжо, особенно мушкеты и порох, — это укрепило бы пушку и ружья, уже спрятанные в форте. Когда его солдаты разошлись по лагерю, чтобы лишить несчастных вражеских солдат оружия, Масугу повернулся к куноичи. — Какие-нибудь сюрпризы?

Миэко покачала головой, но обычно молчаливая Кунико усмехнулась.

— Лейтенанта нервничал. Не ел. Собирался вытворить глупости. Так что Миэко пришлось его заколоть, — Миэко покраснела, а Кунико снова усмехнулась. — Если бы она этого не сделала, я бы ударила его по голове.

— Я знаю, ты бы так и сделала, Кунико, — вздохнула Миэко. — Но я не хотела, чтобы у него была возможность добраться до своего клинка.

Кунико бросила на него взгляд — что-то почти раскрывающее ухмылку — и Масугу понял, что пора действовать.

— Миэко-сан, не могли бы вы показать Инуджи, где ночевали мушкетеры?

Миэко на мгновение склонила голову набок, а затем поклонилась.

— Конечно, лейтенант, — и она пошла к солдатам Масугу.

Когда она оказалась вне пределов слышимости, Кунико приподняла бровь, что для нее было чрезмерным проявлением.

— Что-то задумал, Масугу?

— Да, — сказал он, борясь с нервами, сравнимыми с теми, что он чувствовал перед атакой. Смешно. Он снял шлем. — Я хочу поговорить с вами о Миэко-сан.

Кунико ничего не ответила.

Масугу вздохнул.

— Я хочу попросить ее выйти за меня замуж.

Через мгновение Кунико хмыкнула.

— И какое это имеет отношение ко мне?

— Резонный вопрос, — согласился Масугу, кивнув. — Я… уважаю вас, Кунико-сан. Миэко-сан очень о вас заботится. И я не думаю, что я вам очень нравлюсь.

Опять тишина.

— Мне нужно ваше одобрение, прежде чем я попрошу ее руки.

Лицо Кунико оставалось неподвижным, но под поверхностью явно бурлили эмоции. Ее глаза сузились. После одного вдоха и другого, она сказала:

— Нравится тебе это или нет, я тоже тебя уважаю, Масугу. Не могу не уважать мальчика, который хочет жениться на девушке, которая могла убить его сто восемью разными способами. Не могу притвориться, что знаю, как она тебе ответит. Но причини ей боль, и, клянусь всеми восемью миллионами богов, я прикончу тебя.

Точно не одобрение, но сойдет.

— Я бы не просил меньшего, Кунико-сан.