— Почему же нет? Вы Наши, Мы создали вас, вывели вас из тех тварей, что обитают в топях и промышляют ночной охотой, чтобы вы были Нашими слугами…
— Как вас самих вывели другие. — Ке улыбается, стоя в одиночестве с высоко поднятой головой. — Повелитель Золотых, мы все были созданы, и что это значит для вас или для меня?
В руках у нас, столпившихся вокруг кир, ножи, но ке не обращает на них внимания. И кажется маленьким и грязным рядом со светлым великолепием Сантендор'лин-сандру, с его чистотой и золотом.
Нежнейшим голосом Сантендор'лин-сандру спрашивает:
— Какое у вас есть утешение для Нас, исчезающих теперь с этой земли?
Аширенин отвечает:
— Никакого.
В залах воцаряется тишина, столь глубокая, что чувствуется, как она давит: это тишина на дне моря.
Аширенин смотрит на повелителя ясными глазами.
— У меня нет для вас утешения, Последний Повелитель. Вы сами лишили себя всякого утешения. Если оно и есть, то для нас. Оно обретено в темных городах нами, тварями, расой рабов, последователями света, который не умирает… света, который возвращается рассвет за рассветом и уходит с каждым закатом лишь для того, чтобы снова вернуться.
У нас есть утешение в Ее лике, который творит жизнь на земле и ускоряет смерть, чтобы снова была жизнь. Наше утешение в этом уходе и возвращении прочного мира, в том, что мы будем снова являться в него и ходить по земле, в том, что мы знаем Ее… Мы встречаемся и расстаемся, снова встречаемся и не забываем.
И Повелитель говорит язвительно и забавляясь:
— Мы позволили вам верить в это. Когда Мы создавали вас, Мы вложили в вас, в вашу плоть память, и потому вы помните жизни ваших матерей, матерей ваших матерей, но никогда не воспринимаете это как нечто большее. Мы позволяем питать ваши иллюзии, маленькое животное, но Мы смеемся над этой верой, поскольку знаем, откуда она взялась.
Они отражаются в хирузете, в глубинах ночи, эти белая и золотая тени, они кажутся карликами рядом с колоннами и тоном-катафалком, но наши взоры направлены на них, на эти две яркие фигуры.
Аширенин стоит среди светящейся пыли, лежащей возле ног кир, в темном воздухе над кир висят сферические огни:
— Об этом будут вспоминать, забывать и снова вспоминать в грядущие века… Слушайте меня, Сантендор'лин-сандру! Мы можем прийти к радости через зло. Мы можем прийти к истине через ложь. Разве не могла Она использовать вас так же, как и вы нас? Если все же вы создали нас такими, какие мы есть, то Она сделала все так, как есть.
— О, слушайте меня, вы, те, кто в городе, вы, которые во мраке! Слушайте меня!
Теперь аширенин поворачивается лицом к нам, к десяткам тысяч тех, кто смотрит на кир, а ке стоит с вплетенными в гриву цветами, в рваной и запачканной землей тунике. Глаза кир чисты как родниковая вода.
— Слушайте меня, — говорит ке, — я был отмечен Ею в тайных местах земли, пил из Источников Ее мудрости и вижу, знаю, что за нашу любовь к Ней мы получаем лишь одну награду: нести бремя Ее сохранения, и это бремя нельзя сложить. Вы выпустили смерть в этот мир, но она опустошит не все. Я вижу, я знаю…
Это последние слова аширенина. Наши тела устремляются вперед и бросаются на кир, мы кричим, когда ке падает, а затем слышно лишь, как хрустят ломаемые кости и рвется сдираемая с них плоть… На хирузете не остается ничего, что напоминало бы о нем, кроме пятна и разбрызганной крови.
А Сантендор'лин-сандру смотрит на это сверху вниз и произносит:
— Пусть Танец начнется снова!
Звезды движутся в своем ритуальном танце, и земля вращается навстречу рассвету.
Его прерывает боль.
Я почувствовала, как металлический костыль скользит по неровному полу, затем моя загипсованная нога выскользнула из-под меня, и я упала набок, ничего не ощущая… Но боль, охватившая весь мой бок и бедро! Стараясь изо всех сил, я подтянула под себя одну ногу, ощутив, что мои руки содраны от соприкосновения с полом. А затем меня схватили за плечи, и кровь застыла в моих жилах: я увидела свет свечей, метавшийся по стенам и мерцавший на поверхности Источника, увидела, как рядом с его низкой стенкой опустилась на колени та, с лицом дитя Сантендор'лин-сандру.
Я открыла рот, чтобы закричать, но она тихим голосом сказала на том языке, на котором всегда говорили только представители имперской линии крови:
Теперь помолчи.
Мой голос иссяк у меня в горле.
Подо мной был причиняющий боль кирпичный пол. Ее лицо, приблизившееся к моему, сияло каким-то светом, который, казалось, исходил из-под кожи. Сантендор'лин-сандру. Золотая Зилкезра. И я видела ее глазами…
Я недоверчиво подумала: «Это не память Башни; как она смогла?..» И вспомнила совместное видение возле Кель Харантиша.
— Это празднество нашего города, — сказала она, — это последняя ночь. Этот древний свет опустится на нас через час. Вы видели этот великий город, видели падение Золотой Империи.
Ее желтые глаза, не прикрытые перепонками, были чисты, как вода, они непонятным образом очаровывали или мгновение удерживали меня вне Времени. Мучила пульсирующая боль, во рту было сухо, и я одновременно видела: Калил бел-Риоч из какого-то захолустного поселения в пустыне и Калил бел-Риоч — последнюю представительницу древней расы, Золотого Народа Колдунов.
А почему мне нельзя ей отвечать? Рурик оставила мне наследство прошлого, Башни; теперь я могу ей отвечать.
— Нет… — Речь дается мне с трудом, но я заставляю себя говорить. — Пусть это истинное воспоминание — какое значение оно имеет сейчас? Мир не погиб с исчезновением Империи.
У меня есть память тех двоих, что были Чародеем. Под направленными на меня внимательными глазами я говорю, наконец, об этом с полным знанием. Я существую как бы на двух уровнях: в земном теле, в грязи и терзаемая болью, устав от печали, которая однажды станет лишь памятью кого-то другого, и в сознании, которое видит на лице Калил память Золотых о прошлом…
— Секрет утрачен, — сказала я, — и вы не сможете его возродить. Если не смогла я за все свои жизни в Башне, то и вы за горсточку ваших лет не рассчитываете открыть эту тайную суть успешнее, чем это удалось Рашиду Акиде. У вас нет этого оружия, чтобы угрожать нам, Калил бел-Риоч. И неважно, что вы ясно помните это через три тысячи лет.
Она сказала:
— Вы думаете, Мы не знаем, что вы делаете, на что надеетесь?
Ее тонкие руки вцепились в ткань моего комбинезона, и зазубренные когтеобразные ногти оцарапали меня. От нее исходил кислый запах грязи, медный пояс оставил на мантии зеленую полосу. И все же это было на ястребином золотом лице, в этих светящихся глазах.
— «Вы можете даже задержать его на время, там, на юге, с вашей Башней и воспоминаниями, которые идут от сознания, но не от крови… — Калил говорила не своими словами. — Но вы не сможете сдерживать его вечно. Мы можем ждать тысячелетия, которые суть лишь мгновения. Время придет».
Теперь она стояла, и я больше не могла смотреть на ее лицо; то был собственный голос Калил, продолжавший:
— Есть Светлое Царство, о котором говорят здесь, в Доме-источнике. Огонь Богини, который есть огонь солнца, а известно ли им, хотелось бы мне знать, что вы построили Башню, которая держит солнце в своей власти, что лишь сияние солнца сдерживает болезнь земли, не подпускает древний свет к их городам и полям… Известно ли им это, или они предпочли об этом забыть? Или никогда этого не знали? Скажите, С'арант .
Я качаю головой, и это единственное движение, на которое я способна.
— Знают ли они, — говорит Калил бел-Риоч, Повелительница-в-Изгнании, в этом холодном от ночи и тишины зале Дома-источника, — что их единственной защитой на протяжении тысячелетий была Башня? И ведомо ли им, что, когда падет Башня, падет все остальное? И она говорит:
