С этим словами Макс сел и хотел было слезть с дивана, но я покачал головой и многозначительно посмотрел на него.

Парень и так уже обещал мне рассказать, что у него за дела были с теми двумя, а тут ему позвонил ещё какой-то непонятный тип, из-за которого он взорвался. Я хотел узнать, что происходит, раз меня уже всё равно разбудили. После дрёмы тошнота отступила, и я почти трезво соображал, поэтому был готов выслушать Макса.

— Тебя реально это ебёт?

Получив мой утвердительный кивок, Макс вздохнул.

— Хер с тобой.

Парень откинулся на подушку, и я снова лёг рядом с ним.

Он начал свой рассказ.

Комментарий к Глава 6. Поймёт ли он, чем ты живёшь? Часть 2

Автор собрал некоторые материалы, почитав о жизни детей в детдомах, и предупреждает о том, что последующие главы будут более тяжёлыми. Однако на вопрос “Вы готовы к стеклу, дети?” он хотел бы услышать “Так точно, капитан!” [у вас нет выбора]

========== Глава 7. Мысль изречённая есть ложь ==========

— Многие думают, что дети, которые живут в детском доме с младенчества, самые несчастные, потому что они вообще не знают, что такое родительская любовь. Но это полная брехня. Намного хуёвее приходится тем, кто попадает в приют уже в относительно сознательном возрасте и понимает, что жизнь больше не будет прежней. Мою семью сложно было назвать благополучной, но я любил свою маму и думал, что, если бы она ушла от отца, у нас могло быть всё хорошо. Когда она умерла и я попал в детский дом, я оказался в напрочь больной среде, которая даже близко не стояла с тем, с чем мне доводилось иметь дело дома. Запои отца, любившего пиздить всех, кто попадался ему под руку, были временными и стали казаться мне сказкой, потому что в перерывах между его попойками мы с мамой могли чувствовать себя почти спокойно. А в детдоме я стал жить в вечном страхе, который не покидал меня даже по ночам.

Макс невидящим взглядом смотрел куда-то в потолок.

— Воспитатели — первое, с чем пришлось столкнуться. Им все мы, много-много детей и подростков, виделись единым целым. Как стадо овец, — парень запнулся и поправился. — Даже не так… Как одна большая овца с кличкой «тупоголовая бестолочь». Мы жили и функционировали как один организм: все-встали, все-оделись, все-сели, все-поели. Многие из нас за годы жизни в приюте ни разу не слышали собственного имени, а некоторые даже не догадывались о том, что у каждого человека есть свой день рождения. Мы просто существовали, трясясь от ужаса двадцать четыре часа в сутки. Боялись воспиталок до умопомрачения, до судорог, до энуреза [распространенное в детском возрасте заболевание, характеризующееся неспособностью ребёнка контролировать акт мочеиспускания]. Шарахались от них и всегда молчали. Единственным, что мы все как один там испытывали, был страх.

Прежде я не задумывался о том, что Максу тоже было знакомо это душащее чувство. Я придвинулся поближе к парню и взял его за запястье, чтобы показать, что понимаю его.

Макс покосился на меня:

— Я бы на твоём месте не торопился с тем, чтобы пытаться меня поддержать.

Он вздохнул, но скидывать мою руку всё же не стал.

— Дети… Они были ещё хуже взрослых. Хоть воспитатели и воспринимали нас как одно безмозглое целое, наше стадо на самом деле не было единым. Потерянные, не знающие тепла, ничего толком не умеющие, живущие в постоянном страхе… Каждый справлялся с этим по-своему. Кто-то мирился со своей судьбой и уходил в себя, а кто-то, наоборот, подвергаясь унижениям со стороны взрослых, искал тех, на ком можно было отыграться в отместку. Вторые, как правило, представляли меньшинство, но именно они делали жизнь остальных ещё хуже. Когда я только оказался в детдоме, я в полной мере прочувствовал это на себе. Попав в приют уже в подростковом возрасте, я стал там чужим абсолютно для всех, но это не мешало местной шпане чесать об меня кулаки, да и не только. Прежние пустяковые драки в обычной школе и макание одноклассников башкой в унитаз ни в какое сравнение не шли с той жестокостью, которой я подвергался.

Макс повернул голову в мою сторону и более тихо сказал:

— Но я не такой, как ты. Я терпел год, терпел два и, когда понял, что до совершеннолетия мне оттуда не выбраться, в конечном счёте сдался.

Было видно, что парню было тяжело говорить о прошлом, и я успел пожалеть о том, что настоял на этом разговоре. Я не предполагал, что рассказ Макса мог уйти корнями настолько глубоко в его мрачные воспоминания, и теперь мог только сильнее сжимать руку парня в своей, слушая его.

— Для того, чтобы стойко сносить издевательства и при этом не потерять себя, нужно обладать силой. И я не про ту силу, которая позволяет разбивать другим носы в ответ. Физической силы мне хватало, в отличие от внутреннего стержня, которого у меня не было. Я всегда был слишком слаб для того, чтобы противостоять враждебной внешней среде, тем более в одиночку.

Парень облизнул пересохшие губы.

— Так я сблизился с Никитой. Тем самым неадекватным подонком, который хотел тебя изуродовать. Но я ничуть не лучше него.

У меня перехватило дыхание. Желтозубый был тем самым Никитосом, который названивал Максу?

— Он был младше на пару лет, но попал в детдом раньше меня и представлял собой точно такую же грушу для битья. Однажды, когда его в очередной раз отклепали старшие ребята, я заметил, что, вместо с того, чтобы рыдать и зализывать раны, он яростно метался по нашей спальне и бормотал что-то о том, что перережет всех своих обидчиков. Как раз такой человек мне и был нужен для того, чтобы противостоять другим. Мы закорешились и постепенно стали теми, кого уже не только никто не смел трогать, но и кого все боялись. Я больше не забивался в угол от ужаса и не молил никого о пощаде, а стал человеком, от которого прятались и которого просили остановиться. Но я ничего перед собой не видел, потому что, только нападая на других, мог наконец чувствовать себя в безопасности. По-другому бы я попросту не вывез.

Я сглотнул, но руку Макса не отпустил. Понимая, что может напугать меня, рассказывая подробности того, что вытворял, парень на какое-то время замолк. Даже в сумраке комнаты можно было заметить, что белки его глаз были красноватыми от сдерживаемых слёз. Но его голос оставался тихим и ровным.

— Всё изменилось, когда мне было шестнадцать. Никитос был намного более отбитым, чем я, и никогда не умел себя сдерживать, а я очень просто поддавался его безумию. Один раз мы с ним на пару до полусмерти избили одного паренька, и он в бессознательном состоянии загремел в больницу с сильнейшим сотрясением мозга. Если бы он не выкарабкался, нас с Никитой упекли бы в колонию для несовершеннолетних, и моя жизнь была бы кончена. С пацаном в итоге всё было нормально, его поставили на ноги, но эпизод с ним прочно засел в моей голове. Тогда я в первый раз в полной мере ощутил, каким ублюдком стал, и испугался самого себя. Я стал думать о жизни… О своей будущей жизни, которая ждала меня за стенами детдома, и понял, что если буду продолжать в том же духе, то никогда уже не смогу стать нормальным, чтобы влиться в общество. Также в те дни я вновь стал вспоминать свою маму, которую уже почти забыл за своей неконтролируемой злобой. Я выл как израненная шавка, осознав, что она бы сошла с ума от горя, если бы увидела, каким чудовищем я стал. Не такой жизни она для меня хотела и не такого будущего…

По щеке Макса всё-таки потекла сорвавшаяся с уголка глаза слеза. Его потряхивало, и я не придумал ничего лучше, кроме как взять с пола пачку сигарет с зажигалкой и протянуть ему. За время общения с ним я привык к тому, что Макс очень часто курил для того, чтобы успокоиться.

Парень даже не стал вставать и закурил прямо лёжа. Он молча скурил две сигареты и, потянувшись за третьей, передумал и оставил её в пачке.

Немного придя в себя, он продолжил:

— У меня ещё было время для того, чтобы решить, что делать после совершеннолетия. Я выбрал медицину, потому что подумал, что, если стану помогать другим, то смогу хотя бы немного отмыться от той грязи, в которую себя втоптал. В приюте нашим образованием никто особо не занимался, но у меня появилась цель выйти оттуда и поступить в медицинское училище после оконченных одиннадцати классов школы. Именно на этой мотивации я смог продержаться в этом поганом месте ещё два года, и именно она удерживала меня от того, чтобы больше не прибегать к насилию. Я просто… Несмотря на всё, что делал, я просто всё ещё хотел стать хорошим человеком.