Хоть я уже примерно и представлял, что происходило с Марком после того, как нас застукали его родители, у меня всё же оставались некоторые вопросы, ответы на которые могли окончательно подтвердить догадки, вынашиваемые мною в течение нескольких лет. Спрашивать о том, почему он не стал ничего мне рассказывать, было бесполезно, потому что прошлое невозможно было переписать. Но, тем не менее, я хотел узнать, как так вышло, что после случившегося он всё же смог ещё какое-то время задержаться в родительском доме, несмотря на ярость своего отца. Более того, так же, как и в день нашего расставания, мне всё ещё жизненно необходимо было услышать, что инициатива уехать на самом деле исходила не от самого Марка.

Размышляя, как лучше сформулировать мысль, я поймал левую руку Марка, блуждавшую по моему плечу. Из-за того, что по моей вине Марк получил перелом и ему только пару дней назад сняли гипс, он накладывал на левую руку повязки с мазью, чтобы снимать сохранявшийся до сих пор отёк. Сегодня вечером Марк ещё не успел сменить повязку, и после активной работы ослабший бинт сполз с его запястья.

Я замер. Когда-то на левой руке Марк стал носить тяжёлые часы и за ними я не мог рассмотреть то, что предстало перед моими глазами сейчас.

Мигом забыв всё, что собирался сказать, я поднёс руку Марка к своим губам и, оставив лёгкий поцелуй на глубоком шраме, который рассекал его запястье, дрожащим голосом спросил:

— Что это?

***

В тот вечер, когда обезумевший от ярости отец Марка выставил сына на улицу, молодой человек не знал, куда ему податься, и долго сидел под дверью столько лет считавшегося родным дома. Он не мог не задаваться вопросом о том, неужели он в самом деле заслужил такую ненависть от собственных родителей.

Марк не питал иллюзий относительно того, как однополые отношения воспринимались большей частью общества, но до последнего надеялся на то, что его семья, даже несмотря на водившиеся в ней закостенелые взгляды, сможет понять его природу и примет его. Однако этого не произошло, поскольку, как выяснилось, принципы имели над мистером и миссис Прескотт намного большую власть, нежели привязанность и любовь к сыну.

Столько лет живя по чужой указке, Марк в минуту полной растерянности от того, что от него так просто могли отказаться самые близкие люди, начал сомневаться в собственной нормальности. Может, его родители были правы, и он в самом деле был психически больным? Может, ему действительно нужно было лечиться и его чувства к человеку своего пола были продиктованы лишь навязчивым голосом болезни? В конце концов родители всегда желали ему только добра, а он так их разочаровал…

Марк пытался найти разумные объяснения тому, почему уже несколько лет он не мог впустить в своё сердце никого, кроме меня. Однако ни один из его доводов не мог опровергнуть очевидный факт: он любил меня и, будь это помутнение рассудка или случайная ошибка, не мог просто откреститься от этого чувства. Как и не мог смириться с тем, что ему приходилось делать выбор между семьёй и возможностью быть собой.

Молодой человек, в миг почувствовавший себя крайне одиноким, припал щекой к входной двери и долго плакал, слушая, как в доме продолжался жёсткий спор его родителей.

Когда крики наконец стихли, на дворе стояла уже глубокая ночь. Никто не пришёл, чтобы забрать его. Тем, кого он почитал и боготворил, его судьба стала полностью безразлична. Никто не собирался принимать его таким, какой он есть.

От осознания своей полной беспомощности Марк поднялся с холодной плитки крыльца и, покачиваясь, встал перед домом. Он наклонился и дрожащими руками выдрал из земли один из невысоких фонарей, освещавших садовую дорожку.

Привалившись к яблоне, которая была посажена в семейном саду задолго до его рождения, Марк разбил фонарь о коленку и вонзил острый осколок в своё запястье.

— Я не хочу выбирать… Это слишком несправедливо… Почему я просто не могу быть счастлив, будучи собой?

Вероятно, наши дальнейшие отношения сложились бы совсем иначе, если бы в ту ночь Марк позвонил мне и рассказал, что произошло. Но он предпочёл разобраться со всем самостоятельно, вскрыв вены от бессилия в момент полного отчаяния. Лёжа на холодной земле, истекая кровью, он вряд ли мог предположить, что его минутная слабость сама по себе определит его неразрешимую дилемму.

Когда в ту ночь он остался у родительского дома вместо того, чтобы прийти ко мне, наши с ним жизненные пути начали расходиться.

***

— Мучимая бессонницей мать в надежде, что я не ушёл далеко, всё-таки пошла искать меня. И, как ты понимаешь, нашла довольно быстро и вовремя. Всю ту неделю, что я потом лежал в больнице, она беспрерывно ругалась с отцом и убеждала его в том, чтобы он всё же не отказывался от меня.

— Тогда ты написал мне, что у тебя грипп, и несколько дней не выходил на связь, — замечание сорвалось с моих губ почти бессознательно. Если когда-то в прошлом я и мог разозлиться на подобную глупую ложь, то сейчас, слушая рассказ Марка, я мог только посочувствовать ему, понимая, что едва ли с его гордым характером он в то время мог показать мне свою потерянность.

Марк в смущённом жесте почесал затылок и, вздохнув, искренне признался:

— Я слишком долго находился в тени своих родителей. Но, когда они всё же дали мне второй шанс, я счёл, что мне придётся существовать в тех рамках, которые они для меня устанавливали. Я насильно стал убеждать себя в том, что все те вдалбливаемые мне с малых лет вещи о том, что нужно учиться, жениться, быть достойным человеком и попросту быть таким, как все, верны и я должен следовать этим непреложным заповедям. Я старался с головой уйти в учёбу, не замечая тебя, и под давлением родителей даже пытался наладить отношения с девушками, о чём уже говорил тебе. Однако в конечном счёте родители всё же поняли, что они не смогут меня изменить. И сам я это тоже прекрасно понимал, каждый раз испытывая невероятную боль от того, как несправедливо вёл себя с тобой, хотя ты ничем не заслуживал такого отношения. Я любил тебя, но, кажется, тогда больше был не в состоянии любить себя самого, чтобы пойти наперекор родителям и отстаивать свои интересы. Уже только за границей, оставшись наедине с собой, я нашёл в себе смелость вырваться из этого порочного круга, но было уже слишком поздно, потому что я бросил тебя.

— Ты сам решил уехать? — я наконец-то задал этот вопрос, но уже только для того, чтобы подтвердить то, что и так прекрасно знал.

— Весь тот год, когда мы учились на втором курсе, отец терпел меня только из-за извечных причитаний матери. Он позволил мне доучиться до конца курса, а потом отослал куда подальше за границу, чтобы я не мозолил ему глаза.

— Тебя могли выгнать на улицу, но вместе этого предпочли отправить через океан, позволив продолжить учиться платно? Вполне себе неплохо.

Марк невесело улыбнулся.

— Забавно, насколько сильно эти люди боялись общественного осуждения и абсолютно то же впаривали мне, не правда ли? Учёбой за границей было намного проще объяснить моё отсутствие соседям и родственникам, чем если бы меня просто вышвырнули из дома, как изначально собирался отец.

— Полагаю, миссис Прескотт стоит даже в какой-то степени поблагодарить за то, что она смогла смягчить позицию твоего отца?

— Я не знаю. Как бы то ни было, всё сложилось так, как сложилось. И мне очень жаль, что я оставил тебя, наговорив всякого бреда. Прости меня за это. На самом деле ты всегда был намного лучше меня, а мне потребовалось целых шесть лет для того, чтобы хотя бы близко стать похожим на того, кто тебя достоин. Если бы я только мог вернуться в прошлое, я бы не заставил тебя ждать так долго, да и вообще…

— Нет. Если тебе было необходимо пройти такой путь для того, чтобы принять себя и наконец начать вести независимую от чужого влияния жизнь, то тут не о чём жалеть. К тому же, что уж скрывать, я никогда не мог по-настоящему на тебя злиться. А после услышанного тем более. Полагаю, мы оба достаточно натерпелись и теперь можно оставить всю эту чепуху в прошлом, — я взял руку Марка в свою ладонь. — Новый ты, новый я и новые совместные планы на будущее — как тебе такое?