Навигатор, не терпя возражений, твердил, что мне нужно продолжать путь. До долгожданной цели оставались какие-то полтора километра, но программа явно не знала, что её данные не учитывают присутствовавшее на дороге препятствие. Поняв, что у меня не остаётся иного выбора, кроме как идти пешком, я вылез из машины и, спрятавшись под зонтом, бросил косой взгляд на злополучный булыжник. Оставив машину прямо у него, я, стараясь не замочить ботинки, двинулся в свой незапланированный поход.

Каково же было моё удивление, когда я спустя 20 минут наконец выбрался на более гладкую местность выкошенного поля, куда меня привела карта.

Перед взором предстал сверкающий, устремленный к чугунному небосводу воздушный шпиль небольшой лютеранской церкви. Чуть не выронив из рук зонт от неожиданно представшей передо мной красоты, я остановился словно громом поражённый.

Разворачивающийся перед глазами пейзаж с искусно вписанным в него архитектурным сооружением походил на картинку с почтовой открытки. Кирха была выполнена в неоготическом стиле и, несмотря на свою древность, выделялась на сером фоне неба свежей белизной. Здание было однонефным, с 5-гранной апсидой и выступающим из основного объёма квадратной колокольней, которая завершалась высоким острым шатром. Хоть я и не был религиозным человеком и ходил на мессы в один из католических соборов только для того, чтобы послушать орган, подобного вида словно готовая воспарить ввысь монументальная архитектура всегда пробуждала во мне почти благоговейный трепет и чувство крайней беспомощности представшего перед божественным судом грешника.

Я не понимал, зачем Фрай позвал меня в подобное место. Неужели хотел очиститься перед алтарём после ночного уподобления одному из семи смертных грехов?

Приблизившись, я увидел, что вход в церковь скрывался под окном-розой [большое круглое окно в архитектуре готического стиля, расчленённое фигурным переплётом на части в виде звезды или распустившегося цветка с симметрично расположенными лепестками и застеклённое витражным стеклом] башни колокольни. Я сложил зонт и толкнул узкую резную дверь, проходя в здание под сводом короткого стрельчатого портала.

Вопреки моим ожиданиям, в тёплом помещении толпилось много народа. Поскольку я не встретил на всём своём пути до кирхи ни единой души, сложилось впечатление, что все эти люди, битком заполнившие все скамьи и тесно стоявшие вдоль стен и входа, пришли организованно и теперь ждали чего-то. Хоры второго этажа были пусты и, учитывая время, служба идти не должна была.

Совсем не понимая происходящего, я окинул взглядом зал. Слабый свет улицы, ещё более затемняемый пёстрыми стёклышками витражных окон, был практически бесполезным, поэтому можно было сказать, что помещение освещалось только за счёт подрагивающего пламя свечей. По готическим переплётам сводчатого потолка мой взгляд проскользил к синеватым теням противоположной стены, в которых скрылся скромный алтарь. Справа от него стояло пианино с немного выдвинутым в сторону пуфом, который будто приглашал своего музыканта скорее сесть играть.

— 18:03, опаздываете, мистер Гесс. Подобное сегодня только мне позволено, — услышал я знакомый добродушный голос из расступившейся позади толпы.

Не дав сказать мне и слова приветствия, Фрай, отзывчиво кивая поворачивающимся к нему лицам, за локоть протянул меня вдоль прохода. Указав на единственное свободное на первом ряду место, мужчина быстро шепнул мне на ухо: «Хорошо, что ты пришёл. Потом, пока все будут расходиться, подожди меня в беседке сзади церкви». После брошенной фразы он быстрым шагом устремился к алтарю, перед которым его уже ожидал мужчина в тёмной рубашке с колораткой [элемент облачения клириков и иных священнослужителей в западных Церквях и церковных общинах, представляющий собой жёсткий белый воротничок].

Я занял своё место, находящееся аккурат напротив замеченного ранее музыкального инструмента, и вместе со всеми смотрел на то, как Фрай спешно переговаривается с настоятелем. Я чувствовал себя не более чем странно, будучи привилегированным гостем на этом собрании, однако мне в какой-то степени льстило, что меня лично пригласил человек, которого, как выяснилось, все с нетерпением ждали.

Когда Фрай и священнослужитель закончили свои переговоры, шёпоты собравшихся стихли. В церкви воцарилась торжественная тишина.

— Добрый вечер, братья и сёстры, — объявил настоятель. — Сегодня нас собрал здесь известный многим из вас и так много сделавший для нашей обители господин Винтер. Те, кто приходит к нам с самого начала работы церкви, наверняка знают, как долго я просил нашего благодетеля, вдохнувшего в это место новую жизнь, как-нибудь сыграть для нас. Но мистер Винтер только недавно решил исполнить мою скромную просьбу и попросил разрешения организовать в нашем пристанище небольшой концерт. Много лет зная этого достопочтенного человека, я могу сказать, что он прекрасный музыкант, поэтому не буду больше заставлять вас ждать долгими вступлениями.

Стоявший рядом с настоятелем Фрай на фоне низкого и уже начинающего лысеть мужчины выглядел ещё более утончённым и благородным, чем при нашем вчерашнем знакомстве. Его тёмные волосы вновь были аккуратно зачёсаны назад, а однобортный пиджак и прямые брюки заменил единый комплект чёрного костюма, который подчёркивал все достоинства его статного телосложения. На белоснежном воротничке рубашки сидела чёрная бабочка-галстук, которую он поправил в харизматичном жесте перед тем, как с тёплой улыбкой поздороваться со своей публикой.

— Здравствуйте! Я очень рад, что вы нашли время для того, чтобы прийти на моё выступление. Сегодня я бы хотел сыграть для вас музыку, на которую меня вдохновили мотивы нашего акапельного хора. Надеюсь, она придётся вам по душе.

Настоятель покинул алтарь, а Фрай опустился за пианино. Сидевший к нему ближе всех, я увидел, как его лицо приобрело серьёзное выражение и как он, концентрируясь, на пару секунд прикрыл веки. Когда с его губ сорвался вздох и ресницы вновь распахнувшихся серых глаз дрогнули, длинные пальцы опустились на клавиши, и зал заполнился звуками фортепиано.

Музыка началась нерешительно, будто спрашивая лёгкими колебаниями высоких нот, может ли она побеспокоить присутствующих. Пронизывающие пропитанный запахом ладана воздух слабые звуковые волны медленно устремились к прихожанам и, постепенно усиливаясь, окутали их облаком тумана. Набрав полную силу, звучание пианино превратилось в мощное воззвание к небесам.

В благозвучных переливах было намного больше правильно разложенных на нотном стане целых, половинных, четвертей, восьмых, шестнадцатых и тридцать вторых. Музыка, вырывающаяся из-под тонких пальцев, будто существовала сама по себе и не принадлежала ни её написавшему, ни слушателям. Она заполнила своим сладкозвучием каждый атом пространства внутри церкви, которое в вихре аккордов исказилось и расширилось до размеров бесконечного космоса и одновременно сжалось до крохотной песчинки.

Настроение композиции неустанно менялось, позволяя ощутить спектр всех доступных смертному чувств. Звучание было выразительным и одновременно сдержанным, волевым и неумолимым, трогательным и полным силы, порывистым и тягучим, напряжённым и дарующим спокойствие, светлым и грустным, набиравшим громкость и тихим. В нём словно были заключены все тайны мироздания.

Я купался в гармонии обволакивающих меня звуков и чувствовал, как потерявшая какой-либо вес душа покидает необычайно отяжелевшее тело.

В этом божественном звуке я слышал, как рождался и рушился мир. Я слышал бурление быстрых ручьёв, спускающихся с вершин гор, и убаюкивающий плеск равнинных рек, свист песчаных бурь и ход арктических ледников, порывы ветра выжженных степей и дыхание широколиственных лесов, взрывы рассвирепевших вулканов и успокаивающий шум морских волн. Я слышал первый крик младенца, звонкий детский смех и пронзительный плач, трепет юношеской любви и горечь первой потери, радость встреч и грусть расставаний, ритмичное биение зрелой энергии и спокойствие старости, последний вздох умирающего.