Во время Первой мировой войны Западную Сибирь, как и ряд других регионов страны, наводнили беженцы и выселенцы, то есть те, кто добровольно покидал свои дома, опасаясь приближения линии фронта, и те, кто был насильно выселен российскими властями из района боевых действий[11]. Заметную их часть составляли евреи – чрезвычайные обстоятельства вынудили правительство разрешить им селиться почти повсеместно за пределами черты оседлости, отменив де-факто (но не де-юре) действовавшие ранее ограничения[12]. Заботиться о переправке беженцев и выселенцев на новые места жительства, обеспечивать их питанием, одеждой, жильем и денежными средствами были призваны несколько общероссийских благотворительных организаций, в том числе и Еврейский комитет помощи жертвам войны (ЕКОПО). На местах также появились соответствующие структуры[13].

Летом 1915 года возник и Омский городской комитет помощи беженцам, который в свою очередь инициировал создание национальных организаций – латышской, польско-литовской, эстонской и еврейской. К работе еврейского комитета помощи беженцам оказался привлечен – в качестве как активистов, так и постоянных жертвователей – весь «цвет» местной общины: врачи Юдель (Юлий) Ласков и Вениамин Клячкин, купцы Моисей Саметник, Григорий Красных, Соломон Кадыш и другие, а возглавил его врач Исаак Шершевский[14]. Характерным было и участие евреев, причем на важных должностях (казначеев, председателей комиссий), в общегородском и польско-литовском комитетах. По состоянию на осень 1915 года на попечении еврейского комитета находилось 419 человек, что составляло примерно 11 % от общего числа беженцев, размещенных в Омске[15]. Прибывшие евреи (беженцы, выселенцы, а также военнопленные), значительную часть которых составляли носители идиша и традиционной культуры, придали мощный импульс национально-религиозной жизни и в Омске, и во всем сибирском регионе[16].

Но по-настоящему бурные события на «еврейской улице» Омска, как и всей страны, начались уже после Февральской революции. Первыми выступили общие сионисты. В городе быстро образовались сионистский комитет во главе с общественным раввином Беркой Шоломовичем Басиным и молодежный кружок «Гатхио» («Возрождение»), издавший один номер одноименного журнала. В марте 1917-го открылся филиал общества «Тарбут» («Культура»), названный «Л.Е.Я.» (то есть «Любители еврейского языка»), в задачи которого входило «развитие всех национально-культурных ценностей, как то: еврейского языка, истории, литературы, драматического искусства и т. п.» [17]. В ведение «Л.Е.Я.» поступила общинная библиотека, а членами организации стали 37 человек. Несколько позднее появились две сионистские группы социалистического толка – «Поалей Цион» («Рабочие Сиона») и «Цеире Цион» («Молодежь Сиона»).

В апреле 1917-го в городе организовалась ячейка социал-демократической партии Бунд во главе с Моисеем Шерманом, бухгалтером омского отделения Русско-Азиатского банка. В декабрьском номере журнала «Сибирский вестник Бунда», издававшегося в Томске, сообщалось: «Омская организация насчитывает до 100 членов. Аккуратно платящих членских взносов – свыше 70 ч. Численно омская организация, пожалуй, самая сильная в Западной Сибири». При этом особо подчеркивался пролетарский характер ячейки, которую «выгодно выделяет социальный состав ее членов – они почти все рабочие из беженцев»[18].

Февральская революция создала условия для реализации идей общинной автономии, горячо обсуждавшихся в российском еврействе с конца XIX века. Необходимость построения демократической общины, основанной на всеобщем равном избирательном праве, признавалась едва ли не всеми политическими силами, хотя в отношении самого ее характера имелись серьезные разногласия. Сторонники ряда еврейских партий, в том числе и сионисты, выступали за национально-персональную автономию и включали в предполагаемую сферу деятельности общины самый широкий круг проблем – вплоть до социального обеспечения, здравоохранения и регулирования эмиграции. Бундовцы придерживались концепции национально-культурной автономии и ограничивали компетенцию общины исключительно вопросами образования и культуры[19]. На общинных выборах, прошедших в 1917–1918 годах, победу во всех сибирских городах, как и в большинстве городов страны, одержали сионисты[20]. Но здесь, в Сибири, оторванной от остальной России на протяжении Гражданской войны, они получили немного больше времени для практического воплощения собственных представлений о независимой национальной жизни, чем в других регионах, где уже летом 1919-го демократические еврейские общины были запрещены.

Выборы в Омский еврейский общинный совет (ваад) состоялись в ноябре 1918 года. На них двадцать мест из тридцати получили кандидаты, шедшие по списку сионистского комитета (то есть общих сионистов). Члены «Цеире Цион» завоевали пять мест, внепартийный список «прихожан Нового молитвенного дома» – три места, бундовцы – всего два. В печати сообщалось:

В соответствии с позицией получивших большинство сионистов предполагалось, что в ведение совета перейдут все городские еврейские учреждения, включая школу, беженский комитет и погребальное братство. Вскоре, в январе 1919-го, членом исполнительного органа Национального совета еврейских общин Сибири и Урала на съезде в Иркутске избрали омского торговца Соломона Кадыша, бывшего заместителя городского головы, беспартийного, но поддержанного сионистами[22].

При правлении Колчака (с ноября 1918-го по ноябрь 1919 года), когда Омск сделался столицей Белой России, руководство еврейской общины неоднократно демонстрировало поддержку установившемуся режиму. Например, в феврале 1919-го на встрече с Верховным правителем представители общинного совета заявили о «сочувствии существующей власти», а осенью призвали своих соплеменников оказать помощь родине и армии, «сражающейся за свободную и счастливую жизнь»[23]. Вероятно, такая позиция нравилась далеко не всем даже внутри совета. По крайней мере, впоследствии, уже при советской власти, депутат от «Цеире Цион» Моисей Полонский вспоминал о том времени так: «…мне же еще как секретарю совета пришлось вести протокол заседания, на котором среди других вопросов был заслушан доклад об этом мерзком посещении ставленника буржуазии, показавшего себя повальными избиениями рабочих и крестьян и еврейскими погромами по всей колчаковщине»[24].

При всей показной лояльности своих лидеров евреи не спешили брать в руки оружие и вставать под знамена белого движения. Сказывались высокий уровень антисемитских настроений в колчаковских частях и неспособность военачальников гарантировать безопасность солдатам-евреям[25]. В списке омичей – солдат и офицеров белой армии едва наберется два десятка еврейских имен[26].