Санька снова недовольно крякнул и решил, что нужно получать образование. А кто больше всех ведает, как не ведун?

Открылась дверь.

– Выйди, Ракшай, – бросил Мокша, хмурясь. – Поговори с Ефимом.

Ведуну он говорил одно, но сам-то знал другое. Его это сын и Лёксы, и разрешать кому-то усыновлять сына он не хотел. Лёкса ему точно глаза выцарапает, коль узнает.

Ракшай вышел.

– Что там? – Спросила Лёкса. – Старик в нашем сыне замену себе нашёл?

Лёкса перетирала на жернове высушенные кусочки корня рогоза, перемежая его с овсом.

– Откуда знаешь? – Удивился Мокша.

– Ракшай сказал. Ты же знаешь, как он слышит?

Мокша кивнул и осмелев, думая, что Лёкса всё знает, сказал:

– Хочет сыну нашему свою силу передать. Говорит, к предкам собирается. Может не успеть. А не успеет, тогда другой шаман придёт. Души предков разбередит. Плохо будет.

– Пусть передаёт. Наш сын ведуном станет… Это добро.

Мокша понял, что Лёкса всего не знает и сказать про усыновление испугался. Рука у Лёксы была хоть и маленькая, но очень тяжёлая. Особенно, когда она била наотмашь ладонью. Да и когти, крепкие и острые, она пускала в ход частенько, когда считала себя обиженной.

Мокша, несмотря на свою силу, имел спокойный характер и по-настоящему любил свою жену, такую же переселенку с берегов полночного моря, взятую им в жёны не по нужде, а по зову души.

Мокше уже шёл четвёртый десяток и почти всю сознательную жизнь он провёл в пути от холодного моря до этих земель. Пять лет переселенцы уходили от вдруг наступившего на берег моря и резкого, за тем, похолодания.

Он научился ковать болотное железо ещё в отрочестве и пока постигал науку жениться не мог. Потом был долгий переход. Некоторое время род пожил в Рязани, потом, вслед за гонцами, двинулся сюда. Очень уж гонцам земля понравилась здешняя. Чёрная и жирная, она сильно отличалась от всех земель, виденных Мокшей ранее. Казалось, положи семя, и вырастет всё.

Ан нет… Оказалось, что дождей в этих местах выпадает мало, а земля воду не держала. Сохли посевы. Потому питались мясом, рыбой и корнеплодами. Жалко было денег, что община потратила, купив в Рязани зерно на посадку. Шамана едва на кол не посадили, за благоприятные прогнозы. Спасло его то, что он многих вылечил вовремя прошлогоднего мора. А так бы сидеть ведуну в виде высушенного истукана в капище, а душа бы его так и оставалась рядом с телом.

Мокшу от навеянного мыслями образа передёрнуло. Он страсть как боялся заложенных покойников16. Он было двинулся за Ракшаем, но Лёкса сказала спокойно:

– Пускай поговорят. За сыном Велес, ты же знаешь… Он не даст его в обиду.

Мокша сразу успокоился.

– Похоже река встала, – вспомнил увиденное он.

– Значит скоро наши придут.

В Рязани остались родичи Лёксы и она каждую зиму ждала, что они сподобятся перебраться в эти края. Однако жили Мокша с Лёксой здесь уже три года, а родичи всё не появлялись.

– Придут, – утешил жену Мокша и взялся за деревянную ручку двери. – Пойду в кузню, огонь распалю. Надо задумки Ракши сковать, пока не так стыло.

– А может они через Казар17 прошли?

Кузня была открыта ветрам и зимой сковать что-либо было проблематично. Слишком быстро остывал металл на наковальне. Да и горн с трудом держал нужную температуру. А сын придумал интересную вещь, которая Мокше и Лёксе понравилась.

Ракшай и Ведун говорили тихо. Ракшай в основном слушал. Ефим и так был сгорбленный, а тут, чтобы шептать слова в ухо Ракшаю, согнулся почти до земли. Он опирался на свой кривой костыль и нависал над ребёнком, как Мара над жертвой.

Однако Санька слушал ведуна с интересом.

Мокша прошёл мимо них к кузне, поднял блоком тяжёлую плотно подогнанную каменную крышку горна и принялся разжигать печь. Горн он гасил, ограничив в него приток воздуха. Это гарантировало быстрый розжиг, если он ковал ежедневно и давало значительную экономию древесного угля.

Он аккуратно проткнул чёрную массу небольшим ломиком, сделав отверстия для тяги и поджёг кресалом сначала бересту с лучиной, а потом ею «запал» – березовые поленья, уложенные в нижнюю печь. Огонь облизав берёзовые чурбачки занялся охотно и через час угли начали раскаляться. Мокша подсыпал ещё и начал работать мехами.

У него имелось несколько плоских стальных заготовок, одну из которых можно было расковать на забаву Ракшаю. Углубив железяку в угли, Мокша вспомнил про сына и ведуна. Он всегда забывал про всё, занимаясь горном. Ни Ракшая, ни ведуна он не увидел.Ракшая, ни ведунарррр

* * *

Буер летел над твёрдой речной гладью со скоростью значительно превышающей скорость ветра. Коньки сопротивления не испытывали и парусник всё разгонялся и разгонялся. Крутых поворотов на Саранте было не много, потому резко тормозил Ракшай редко. Лёкса не захотела оставаться одна и сидела в лодке рядом с сыном. Они были хорошо укрыты от ветра дощатыми бортами и кожаным пологом, натянутым от носа до самого грота. В пологе были проделаны отверстия для их голов, а сидели они в удобных креслах.

Санька нарисовал не классический крестообразный буер, а что-то типа плоскодонной лодки. Они поставили её днищем не на один, а на два бруса. Два конька стояло спереди на поперечной балке, рулевой конёк сзади. Им управлял Мокша. Сзади на буксире скользили такие же плоскодонные санки с нехитрым скарбом и пищевыми запасами. Они всё-таки решили прокатиться до Дона.

Буер селян удивил. Его Ракшай с Мокшей доделали к концу ноября. Сарант речка не широкая и замело её снегом по самые берега, потому и сделали буер плоскодонным, а коньки установили на лыжи. Они работали, как кили. Лыжи пришлось подпружинить дубовыми пластинчатыми рессорами. Причём Мокша додумался до них практически сам. Сначала к стойке жёстко крепилась «буквой т» рессора, а потом на шарнир ставилась лыжа. Рессора имела упор, дабы не сломаться и собой усиливала лыжу.

К такой конструкции отец с сыном пришли через череду поломок. Санька ведь тоже впервые делал буер. До этого он их видел только на люду залива во Владивостоке. И то в далёком детстве.

Они немного поэкспериментировали с рессорами, потому что это было самое слабое звено в конструкции буера. Пытались делать рессоры из стали, но сталь из того металла, что оставался у Мокши, получалась не пружинистая. Гнулась, или ломалась.

Потом Санька вспомнил про способ выдерживания дерева в моче и его прессовании. Это значительно повышало гибкость и прочность и лыж, и рессор. Им так понравился результат вымачивания и «гнутия», что они и для лодки выгнули несколько широких тонких досок, получив короб с загнутым вверх носом.

Уже ближе к устью лёд оголился, буер встал на коньки и путешественники почувствовали настоящую скорость. Они даже не сразу поняли, что проскочили лежащий на левом берегу городок и выкатились на просторы Дона.

– Йохо! – Крикнул Санька, как индеец апач и совсем отпустил тормоз. – Главное – держи руль и не поворачивай резко! – Крикнул он, поворачиваясь к отцу.

Тот показал сведённые указательный и большой пальцы правой руки.

Санька в прошлой жизни интересовался всем, что касается леса, и много чего знал про североамериканских индейцев. Даже язык жестов. Шипов лес на его участке имел всего лишь десять километров в ширину и двадцать в длину. Поэтому у него в «зимовье» имелся даже интернет и мобильная связь. А времени в межсезонье было предостаточно. Здесь лес простирался, как умом понимал Санька, до самого Воронежа. А это более ста километров. Почему он так решил? Да потому, что ведун рассказал ему историю местечка.

Как оказалось, по Дону лежал путь на Москву, которым раньше регулярно хаживало войско крымского хана, потому, что всё вокруг были леса. И только по рекам зимой можно было пройти до Москвы. В селах имелись зимние запасы для всадников, а маленькие монгольские лошадки выкапывали корм из-под метрового снега.

С собой войско вело отары овец, которые с удовольствием обгладывали кору ближайших к реке деревьев, да так, что выедали целые рощи. Эти деревья и оставались потом русичам на прокорм до конца зимы. Берёзовая каша оказалась не вымыслом, а фактом. Санька уже пробовал её этой зимой. Её делали из слоя древесины между лубом и сердцевиной. Нарезали «чипсами», жарили на противне, перемалывали и варили. «Чипсы» тоже были ничего себе.