Тант сдвинул шапку на затылок, потрепал чуб.

– Ну, кое-что я тебе все же рассказал. А про остальное собирался, но как-то не собрался. Ну, ладно, слушай…

Он обнял друга за плечи и увлек за собой. Так, продвигаясь вдоль улицы, он и поведал Альвину обо всем, что знал и пережил сам. И про Нику, и про Лалеллу.

Была самая зрелая пора морозного зимнего дня, еще немного, и он покатится вниз, с горы, и, слившись с вечером, состарит человечество еще на сутки. Сразу после полудня развиднелось, облачность рассеялась, будто кто стер пыль с бледно голубого зеркала неба, и оно, не творя отражений, открыло земле свой холодные глубины. Щемящее душу чувство вызывает порой вид такого ясного зимнего неба, хочется узнать, отчего и где растеряло оно свою теплоту. А спросить-то и не у кого. Зимой люди живут ожиданием лета, а оно, едва начавшись, проносится стороной, мимо, как лесок за окнами поезда, как полустанок, мелькнуло – и нет его, не уследишь. Лишь поздняя память чередой отголосков напомнит о нем невзначай. Смутно и непонятно, было, не было. Оттого и грустно.

Наши друзья, однако, не склонны были рассуждать на эту тему, хотя, в других обстоятельствах, не преминули бы. Однако в этот момент сюжет их занимал все же другой. Тант как раз завершил свой рассказ, и некоторое время они шли молча.

– Так твоя Лалелла, оказывается… Даже не знаю, – прервал молчание Альвин. – Кто она?

Тант засунул руки глубже в карманы, словно так было теплей.

– Сам не знаю, – покачал головой он. – Не понимаю до конца.

– Чертовщина какая-то! Хоть ты убей меня, а похоже на сказку. Не верится!

– А я сам в сказки не верю! – отрезал Тант. – Хоть мы и, правда, столкнулись с неведомым, а, все равно считаю, нечего нечистого поминать. Всему должно быть нормальное, научное объяснение. Кстати, подходим.

Дом № 133 ничем не отличался от других домов на нечетной стороне улицы. Все они строились, похоже, по одному проекту – трехэтажные, с треугольной двускатной крышей и двумя граненными эркерами по фасаду. Друзья трижды обошли дом кругом, но ничего примечательного не обнаружили. Побитый временем серый кирпич дома со всех сторон выглядел весьма своеобразно, однако нигде не носил на себе отпечатков никакого огня. Тант от этого факта совсем расстроился.

– Жаль, – изрек он. – Ты представить себе не можешь, как хотелось мне, чтобы ты тоже увидел это, прикоснулся к неведомому. Чтобы не мне одному уговаривать себя – было, не было… Это, наверное, подло с моей стороны, втягивать тебя в историю, но, знаешь, мне было бы гораздо легче, если бы ты изредка говорил: да, и я это видел.

– Ничего, – подбодрил его Альвин. – Быть может, нумерация с тех пор изменилась? Мало ли, столько лет утекло! Пойдем, еще походим.

Они прошли дальше вдоль улицы, просто так, наудачу, внимательно вглядываясь в каждый встречный из долгой вереницы домов.

– Вот он! – вдруг закричал Тант. – Смотри!

На таком же сером трехэтажном доме, как и тот, под номером 133, под самой крышей, от угла и до крайнего окна верхнего этажа вился полустертый, но все еще явный след огня. Его невозможно было спутать ни с чем, тем более, с потеками влаги или сыростью. Недаром ведь говорится: что сгорит – то не сгниет. И наоборот. Субстанции разные, и следы оставляют после себя иные.

– В самом деле, – удостоверил Альвин обнаружение, – вроде что-то горело. Похоже на то, как если бы фейерверк о стену ударил. Я же тебе говорил, что нумерация сдвинулась. Ну, вот, теперь и я, как естественник, начинаю во что-то такое верить. По крайней мере, в то, что вижу собственными глазами.

Похоже, все-таки, он не слишком был рад увиденному. Тант, отвернувшись, смотрел на противоположную сторону дороги.

– Что ты там увидел? – спросил Альвин. – Туда тоже шарахнуло?

– Нет, но, по записям, с дома напротив во время той заварушки упал балкон.

– Ну, на этом-то доме все балконы целы, да и построен он, судя по всему, не так уж давно.

– Верно, одна из примет не сработала, исчезла. К сожалению.

– Зато самая главная сохранилась, – заключил Альвин. – Ты, смотрю, опять недоволен?

– Не знаю я… – протянул Тант. – Чему радоваться? Ясней и понятней ведь не стало. Хотя… рад, чего там. Появилось еще нечто примечательное и основательное, как островок на болоте. Материальное, опять же, а не, как ты говоришь, фантазии.

Друзья еще раз тщательно осмотрели дом. Он и в самом деле походил на соседние, но, в отличие от них, на первом его этаже размешались две мастерские. Стеклянная вывеска над одной гласила:

МАСТЕРСКАЯ

ПО

ГОЛОВНЫМ УБОРАМ И

ЦВЕТАМ

В окне второй была выставлена табличка:

ПРИНИМАЕМ ЗАКАЗЫ

НА ИЗГОТОВЛЕНИЕ

ПЛИССЕ, ГОФРЕ И ПЕРФОРАЦИИ

– Что еще за перфорация? – спросил Тант. – Что это такое?

Альвин вместо ответа надул губы и выпучил глаза, то есть придал знающее выражение лицу, издал подходящий моменту, как ему думалось, утробный звук, и предположил:

– У-у-у-умда. Должно быть, какие-то женские штучки?

– Понятно, – сообразил Тант. И покрутил ладонью с растопыренными пальцами. – Что-нибудь такое, да?

Они обогнули угол, собираясь осмотреть дом со всех сторон, и неожиданно наткнулись на человека. Тот лежал на снегу, спиной к ветру, поджав ноги и натянув воротник худого пальтишка на голову, и не подавал признаков жизни. Снег вокруг него был девственно чист, видимо, поземка очень старалась загладить следы. А также, она намела небольшой сугроб с наветренной стороны. По всему выходило, что человек лежал уже давно.

– Ух ты! Что с ним такое?! – воскликнули друзья почти одновременно. – Надо помочь!

Альвин нагнулся.

– Эй, гражданин! – потряс он за плечо лежавшего. Гражданин в ответ икнул, засучил ногами и высказался как-то совсем непонятно и даже нечленораздельно.

– Фу, надо же так набраться! – изумился Тант. – Но жив! А я думал, он того. Готов.

– Жизнь продолжается, – поддержал друга Альвин. – Хоть и зима. И это радует, вселяет надежду и уверенность.

– Ишь ты, уверенность, – не согласился Тант. – Он же замерзнет, хорек эдакий. Давай-ка, его хоть в подъезд затащим.

Они подхватили гражданина подмышки и, несмотря на протесты с его стороны и активное противодействие, выражавшееся в брыкании ногами и словесном отпоре, отволокли его в ближайший подъезд, где и положили на батарею парового отопления.

– Вот, пусть здесь полежит, – подытожил спасательную операцию Тант. – Люди, сказывают, годами на трубах живут.

– Да уж, – отозвался Альвин. – И дом, кстати, крепче запомним, в другой раз сразу найдем.

– Ну, что дальше-то делать будешь? – спросил он друга, когда они вернулись на площадь Сальви.

– Не знаю еще, – пожал плечами Тант. – Надо подумать. Если кто-то уже за меня не подумал.

– В каком смысле?

– В прямом. Приду домой, а там… Новость какая-то. Вот и придется в соответствии с новой вводной действовать.

– Ой, не надо!

– Сам не хочу, слушай!

– Жаль, что ничем конкретным помочь не могу, – вздохнул Альвин. – Для меня все это, понимаешь ли, как-то непривычно, потому плохо усваивается. Не доходит. Следы вижу, кое-что сходится с твоими рассказами, а все равно верится в них с трудом. Такой я человек, наверное. Да ты и сам, как погляжу, не слишком в этом плане устойчив. То в жар, то в холод тебя бросает, то ты радуешься и горишь своей идеей, то в апатии, и неизвестно о чем думаешь. До сих пор не пойму, что влечет тебя в этой истории? Только лишь журналистика? Нет? Тогда почему так глубоко переживаешь? Неужели веришь на все сто процентов?

– Верю! Верю, хотя толком сам не разберусь, во что. Но не в чудеса, не в сказку, не в потусторонние силы. Верю в жизнь, в существование Ники, в неизвестное и неизведанное. Знаю, что существует где-то Лалелла, странная и страшная, и кто-то может стать ее очередной жертвой. Оттого еще переживаю, что не могу до нее добраться. А что до апатии… Знаешь, тяжесть какая-то появляется порой. Вот только было ощущение полета – и вдруг пропало, и состояние такое, будто со всего маху шлепнулся на землю, и не слишком удачно, на бугры и камни. Переживаю, что недопонял, недодумал, недочувствовал – потому и не знаю, куда идти дальше. Не знаю…