Притянула его к себе и поцеловала. Губы ее, как всегда, были холодными.

– Все, я побежала. Не грусти тут. Встретимся после.

Дверь пропела песню прощания, – скрипнула, стукнула, лязгнула замком – и Тант остался один.

«Да, – невесело подумал он, – в пятидесяти случаях из ста, когда открывается дверь, кто-то уходит. Иногда навсегда».

Вернувшись в комнату, он остановился перед стеной, той, неверной, и долго стоял так, буквально сканируя, накаляя взглядом место на ней, где привиделся ему исчезнувший теперь след погибшего огненного шара. Выбросить из головы его почему-то не удавалось. Надпись, зарубка в памяти, хоть он это и провозгласил, не стиралась, а все эти видения, явления, исчезновения, вся эта чертовщина лишь разжигала в нем зуд спортивного азарта, когда достижение победы становилось необходимым для продолжения жизни. Его злила собственная беспомощность, и еще раздражало то обстоятельство, что ум отказывался понимать некоторые вещи, оказывался не в силах решить задачи, которые он перед собой ставил. Ему казалось, – да он был почти уверен! – что кто-то очень ловко играет против него. Но вот кто играет и в какую игру – он уловить не мог. Впрочем, это предположение еще нуждалось в проверке, единственное, что говорило в его пользу – исчезновение следа на стене. Ведь не фантазер же он на самом деле, тем более, не идиот? Нет. Значит, кто-то пытается заставить его усомниться в надежности собственного рассудка, а это уж слишком! За такие шутки можно и по физиономии. След был, это бесспорно! А значит, был Шар, было все.

– И все-таки, будь что будет, – напружинился он упрямством, – а я выдавлю сок из этого лимона!

.6. 

Сюрприз

Как ни старались миллионы людей ускорить ход событий, как ни приговаривали они, что ни нашептывали, сколько ни упрашивали упрямый праздник, Новый год наступил строго по расписанию.

Тант, напротив, просил, умолял время не торопиться. Он все ждал Лалеллу, надеялся, что она, благодаря какому-то невероятному стечению обстоятельств, придет-таки к нему, не оставит наедине с Новым годом. А никто другой ему не был нужен. Такое настроение, он, если честно, сам себе удивлялся. Но за считанные минуты до боя курантов на ратуше в квартире раздался звонок. Сердце его, едва не выскочив из груди при первоначальном импульсе, бросилось куда-то бежать, понеслось, понеслось, да вдруг и застыло, замерло в прыжке. Вот в таком полу оцепенелом состоянии Тант и открыл дверь. И тут же сердце ухнуло вниз, ломая ребра. Потому что – не она.

На пороге стоял человек, другой, посторонний человек, возраст которого определить было невозможно, как невозможно определить цвет проросшей на нем повсеместно шерсти, поскольку вся она оказалась покрыта инеем, точно пеной. Для удобства формулировки, человека, пожалуй, можно было назвать мальчиком, поскольку в данный момент он выполнял функцию посыльного.

Итак, мальчик протянул Танту сверток – средних размеров пакет, перетянутый шелковой, лимонного цвета, лентой, и, в оправдание версии про мальчика, произнес звонким голосом:

– Тебе пакет!

Какая-то ужасно знакомая тема проявились в памяти нашего хозяина, он даже хотел спросить мальчика о чем-то, уже произнес первое слово «Почему…», но, едва сверток оказался у него в руках, каблуки посыльного уже щелкали по ступеням пролета где-то глубоко внизу, и Танту ничего не оставалось, как вернуться в квартиру. С пакетом и всеми сопутствующими мыслями.

Не стоит говорить, сколь велико было его разочарование. В глубине души он все равно надеялся, что Лалелла придет сама. Найдет способ, предпочтет его общество всему остальному. Однако… Однако перспектива встретить Новый год в одиночестве, кажется, становилась реальностью. Чему доказательством был сверток в его руках.

«Вскрыть ровно в полночь», – строго предписывала надпись маркером на пакете. Тант не вполне был уверен, но, похоже, почерк принадлежал Лалелле. А кому же еще?

«Что ж, – нашел он положительный момент, довольно спорный, в создавшейся ситуации, – по крайней мере, ждать больше нечего и некого. Можно приступать».

Он положил сверток на середину стола, поправил дрова в камине, щелкнул пальцем по стеклу часов на каминной полке, потом прошелся по комнате, прибавил громкость телевизора и выключил люстру. Тотчас случилось из года в год повторяющееся чудо, в сгустившийся сумрак комнаты из дальнего угла выступила, расцвеченная гирляндой светлячков, елка. Большие стеклянные шары на ее ветвях, в призрачной глубине которых трепетало живое пламя камина, тихонько позвякивали, прося тишины и внимания. Иголки, будто шерсть доброго животного, лоснились и осторожно двигались в такт дыханию зверя. Хотелось протянуть руку и погладить их. Тант так и сделал. Руки его утонули в густой зеленой шерсти, а голова слабо закружилась от хвойного аромата, скрепленного, не иначе, хмельным праздничным настроем. Дух свой волшебный разомлевшая в тепле елочка не в силах была удержать, и он истекал из хвойного и смоляного тела, не понимая, что вместе с ним уходят из елки и ее живые силы.

Ветки мягко оттолкнули его от себя.

Время!

Тант наполнил шампанским бокалы, свой – и еще один, для Лалеллы.

«С Новым годом, дорогие друзья! – донеслись, наконец, слова из телевизора. – С новым счастьем!»

Пора!

Куранты повели отсчет.

Бом-бом-бом, разбредались по просторам тишины веские, как откровения или пророчества, звуки, бил молот, высекая зарубки на монолите вечности.

Шампанское ударило в голову.

Тант, потянул за конец, бант легко распустился, и лента струйкой воды стекла на пол, обвив желтой петлей ножку стола. Он развернул упаковочную бумагу и ровно с двенадцатым ударом часов поднял крышку оказавшейся в свертке коробки.

Нас часто посещает это странное чувство. Порой, стоит лишь прикоснуться к ручке запертой двери, или, скажем, в темноте нащупать пальцами нарост выключателя на стене, как внезапно вспыхивает в голове сакраментальное «А вдруг!», и начинает казаться, что там, за дверью, или же здесь, в темноте, готовое открыться свету, ждет нечто ужасное, непредставимо страшное. Чувство это подобно сквозняку, мимолетно и быстротечно, но пробирает, успевает, до самых глубин. Это нечто мы ощущаем почти физически, мы полны предчувствия, мы вздрагиваем от прикосновения неизвестности! Постигаем страх. И мы готовы закричать от сладкого ужаса, но вспыхивает свет – и мы ничего не находим, и только корим себя за малодушие.

Но мы ни в чем не виноваты!

Просто таков порядок вещей.

Страх и ужас – часть нашей жизни. Такая же неотъемлемая, как счастье или радость. Просто одно оттеняет другое. А иногда – заменяет.

У Танта не было никакого предчувствия, когда он открывал коробку. Пожалуй, он сделал это автоматически, поскольку думы его витали далеко, тщась пронзить пространство, разделившее его с Лалеллой. Однако кому ведомы те тайные извивы жизненных дорог, по которым бредут одинокие людские души? Есть такие?

Крышку настойчивой и резкой силой буквально выбило из его рук, чем заставило отшатнуться. И тогда из коробки стремительно вырвался, взмыл вверх и завис над столом Огненный Шар.

Вот так, с большой буквы, как в старой газете.

Не сон ли?

«Сюрприз, будь он неладен! – пробормотал Тант. – К чему он такой, сегодня?»

Ведь об этом сюрпризе предупреждала его Лалелла? Он не перепутал?

Шар, между тем, висел над столом, как семилинейная лампа, при этом шипел, сыпал искрами и мелко дрожал лишенными четких границ боками. Он то ли прислушивался, то ли приглядывался, то ли ожидал чего-то. Момента? Сигнала? Чего? Был он похож на око невиданного зверя, на бомбу и на воздушный шар одновременно, угадывались в нем скрытое напряжение и готовность к действию. Тант узнавал, буквально – предугадывал все его черты и с удивлением убеждался, насколько близок был его сон к действительности. Поэтому, когда проявился внутри Шара образ девушки, видимой им ранее, он уже не удивился, потому что ждал его. Он подался вперед и просто впился в ее лицо взглядом. Так и есть! И печаль, и боль, и мольба о помощи читались на нем. Тант вздохнул. «Все правда, – подумал он. – Так и было».