Какие-то междометия против моей воли слетели с губ.
Римма мгновенно испортила мне настроение.
– Красиво, да? Здесь раньше жила Марианна Александровна.
«Да, в таких хоромах надо родиться, чтобы привыкнуть, – с невольным тяжелым вздохом подумала я. – А я, конечно, здесь неуместна».
– Хотите чаю, кофе?
– Нет, спасибо, только сполоснуться душем и спать.
Римма сноровисто разобрала постель на квадратном ложе, примерно трех-спальной величины. На подушке оказалась шелковая голубая пижама с коротенькими шортиками, безумно кокетливая и сексуальная. Чей это вкус, Гарри или Аристархова? Надо привыкать, но пока я даже перед Риммой не хочу предстать в таком белье. На мои слабые возражения, что я справлюсь сама, она испуганно спросила:
– Вы что, хотите меня уволить?
– Нет, даже не думала!
– А, давайте, я приготовлю ванну с морской солью или с травами?
Но я проявила твердость и выставила Римму.
Я думала, что упаду и усну, но в полутьме (свет выключился сам, когда я села на край постели, и стали видны слабые ночнички в виде голубых звезд, разбросанные по стенам) мысли мои вернулись к разговору с отцом. «Что это? Почему я мысленно назвала его отцом? Я уже привыкла к нему? Он меня уже подкупил всей этой роскошью. Какая же я бесхребетная! Мне точно нужна надежная опора. Какой он, этот Гарри? Сможет ли он меня защитить от тех, кто захочет меня «устранить»? Подумать только! Я совершенно одна в этих всех комнатах».
Мне было жутковато. Самая большая картина висела на стене в ногах постели. Я ее особо не разглядела, но помнится, это был портрет молодой женщины в карнавальном платье с маской в руках. В полумраке лица не видно было, но белая маска, казалось, смотрела на меня черными прорезями глаз. Я встала (свет зажегся), посмотрела на картину: ничего страшного, красивая молодая девушка в розовом бальном платье с декольте на фоне венецианской улицы-канала. Белая маска у нее в руке – не злая, но и не смеющаяся, а просто нейтральная. Картина сделана в силе эпохи Возрождения, так любимой моей мамой, но она явно современная. На всякий случай я проверила замки в дверных ручках всех дверей: налево – в ванную, там тупик, направо – в гардеробную, из которой выход в гостиную. Целая отдельная квартира – фантастика! Переложила подушку и легла спиной к портрету венецианки (свет погас), свернулась на большой постели в маленький клубочек, укуталась в одеяло, еще чуть-чуть побоялась и незаметно заснула.
***
Мне снилось, что лежу в гамаке на нашей крошечной даче, а впереди еще весь отпуск. Проснувшись, я сначала испугалась: где это я? Уж не потеряла ли память? Потом все разом вспомнила и снова закрыла глаза. И так, лежа с закрытыми глазами, погрузилась в легкую дрему, оттягивая неприятный момент включения в новые заботы. Я не боялась проспать. Мой внутренний будильник меня никогда не подводил. Я могла не спешить, вспомнить этот прекрасный летний день во всех подробностях.
Этот день стал перевальной точкой, до которой мне казалось, что никаких особых потрясений в моей жизни произойти не может. Как же хорошо и спокойно мне было тогда!
Итак, прекрасным летним днем, в меру теплым, но не жарким, сидя в гамаке в полутени, падающей от кроны старого тополя, я с наслаждением перелистывала страницу за страницей, изредка машинально покачиваясь в своем зыбком кресле. Я «проглотила» уже четыре рассказа Честертона и приближалась к середине книги. Отпуск обещал покой, сон, тихие радости в кругу нашей маленькой семьи, нешумный и малобюджетный отдых на нашей даче. И вдруг, как взрыв – появление Аристархова, и моя тихая жизнь разлетается в клочья.
Нет, как только маму угораздило сблизиться с Аристарховым? Из-за этого меня теперь занесло к этим богачам. Эх, схватить бы сумку, да унести ноги! Но сбегать по-тихому я не собираюсь, не так воспитана. Раз уж я дала себя уговорить, назад дороги нет. Как говорится, назвался груздем – полезай в кузов. Пора вставать и готовиться к званому обеду.
Мне самой позволили только помыться, да и то – без волос, а дальше я попала в руки стилиста, и завертелось: стрижка, укладка, маникюр, что-то снимают, что-то надевают… Изумленно оглядываю себя в зеркале. У меня нет слов! Стилист вовсю постаралась над моим новым обликом. Я себя не узнаю, но себе нравлюсь. Это платье простое, но очень элегантное. Интересно, сколько оно может стоит? Зарабатывала ли я за год столько денег? Чем больше я на себя смотрю, тем больше волнуюсь, понравлюсь ли я Гарри?
Нет, я решительно не хочу в такой момент быть в новом платье. Едва стилист уходит, я переодеваюсь в свой любимый бежевый костюм. Костюмчик мой довольно универсальный: хоть на работу, хоть в театр. Он у меня счастливый: я выиграла в нем конкурс «Учитель года». Я никогда не надеваю новые вещи в ответственный день, только проверенные, обкатанные, в которых чувствуешь себя уверенно. Мажордому, Константину Ивановичу, мой наряд показался слишком скромным, он как-то слегка скривился, но проглотил свои замечания, оставил при себе. С важным видом он принялся мне рассказывать, как вести себя за столом.
Откуда Аристархов взял эти правила? Из пособий по хорошему тону или сам придумал? Битый час мне их втолковывает Константин Иванович, а я все еще что-то путаю. Меня мало волнует, чем брать фаршированное авокадо, и на какую часть вилки накладывать зеленый горошек, поданный к молочному поросенку.
Мысли мои заняты гостями. Кроме отца и меня будет его вторая жена с сыном и дочерью. «Не забыть: Наталья Валерьевна, Виктор Алексеевич и Кристина. Белозеровы. Детей своей жены Аристархов не усыновлял». Я спросила, почему, а он сказал: «Они и так с меня все, что хотели, поимели: кормил, одевал, в море купал, за учебу заплатил. Виктора помощником адвоката пристроил в престижную фирму. А если Кристина сдуру бросит учебу, то это – ее проблемы». По каким-то своим делам Белозеровы уезжали в Москву, ночевали там и приедут к обеду.
Конечно, главное внимание следует уделить семье Сломинских. «Не перепутать: Лев Моисеевич, Маргарита Владиславовна и Игорь Львович». Еще будет адвокат Аристархова – Леонид Иннокентьевич, но ему я не обязана понравиться, можно не напрягаться.
Константин Иванович сердится: он просил меня повторить последние слова, а я отвлеклась. Я покаянно опускаю голову, но думаю, что ни за что не выучу правила использования трех тарелочек, пяти вилочек и четырех бокалов. В нашей школьной столовой каждый, кто брал вилку в левую руку, а нож в правую, мог считать себя аристократом.
Что-то такое про три вида ножиков рассказывала Елизавета Николаевна Музыкина, учительница французского языка по кличке «Лизетта-Мюзетта». Вот кто на всю катушку использовал родительские денежки класса «А»! Как только к ней попадал новый пятый класс, она начинала готовить родителей и детей к поездке за границу. Мысль об этом вбивалась в головы так старательно, что к восьмому классу ни малейшего сомнения ни у кого не оставалось. Родители копили деньги, каждый месяц на какой-то счет откладывали – и в мартовские каникулы практически весь класс ехал не в какой-то там Санкт-Петербург или в Москву, а в Париж. Учительница, естественно, каталась бесплатно. Это обычная практика турфирм: приводишь группу в десять человек, организатор – бесплатно, приводишь двадцать человек – двое бесплатно.
Лизетта-Мюзетта в первый раз пригласила завуча, тем самым, застолбив себе классное руководство в «А» на веки вечные. Это было после второго года моей работы в школе. Помню, учительская гудела, как растревоженный улей. В глаза были расспросы, охи, ахи, восхищение. А за глаза – самая махровая зависть и злоба. Меня это двуличие тогда так резануло, что я, в некотором роде, заступилась за нее: «А вам – слабо?» Надулись, как мыши на крупу. Даже Наташка, когда я ей рассказывала, позавидовала, а на «слабо» обиделась, хорошо, что она – отходчивая. В окраинной школе, куда она смогла пристроиться после техникума, учились дети, живущие в частном секторе, многие из бедных семей. Там классом не ездили даже в ближайший Томск. А Лизетте-Мюзетте от этих обсуждений, похоже, было и не холодно, и не жарко. Отвела тот класс, получила новый, и прошлой весной она уже с ним в Париж съездила, только напарницу взяла из родительского комитета, чтобы меньше самой тратить сил на агитацию родителей и сбор денег.
