– Он мне не жених, – вздохнула я устало. Кажется, в этом уточнении смысла не было, так как все уже для себя всё решили.

– Как звать-то?

– Рамиль, – представился парень, всё ещё мерзенько мне улыбаясь. Похоже, про брезгливость к местным вещам он только что забыл.

– Татарчонок, что ли? – повторила тётя Марина папин недавний вопрос.

– Просто имя такое, – ответил парень. Встал со стула и попрыгал в новой обуви, проверяя их на прочность.

– Да, бери, – подначивала его продавщица. – Твои. Тебя ждали.

– Ладно, – нехотя согласился он и достал из шортов бумажник, который перед походом в магазин взял из своей машины. – Сколько с меня?

– Четыреста за футболку и тысячу шестьсот за кроссовки – две тысячи.

Парень хмуро порылся в своем бумажнике.

– У меня нет столько наличкой.

– Давай, чем есть, – хохотнула тётя Марина. – Могу тебя в тетрадь вписать под Гу́сю или Колю. Кстати, папе привет, – смущенная улыбка коснулась уголков ее губ, а щёки тронул легкий румянец.

– Передам, – улыбнулась я ей. – Запишите его на моё имя.

Спеси у мажора значительно поубавилось.

– Так это… наличкой нет, так, может, на карте найдется, чтобы я чернила зря не тратила?

– Вы принимаете оплату картами? – густые брови Рамиля взметнулись к челке.

– Да, Рамилька, – кивнула продавщица. – У нас мало что изменилось со времен нашествия татаро-монголов, но терминалом мы богаты.

– Ну, тогда вот, – подошёл он к кассе и приложил карту к протянутому ему терминалу.

– Две тысячи рублей? – кажется, он был удивлен.

– А ты чего думал? Тугриков? Ассигнаций? – посмотрела на него тётя Марина, кажется, с трудом сдерживая смех.

– Долларов.

– Ну, парень, – развела она руками. – Здесь тебе не заграница. Плати в рублях – будь патриотом.

– Ясно, – буркнул тот и убрал карту в бумажник. С интересом вчитался в отданный ему чек.

Видимо, не до конца ему верилось, что платить нужно рублями. Хотя, у самого виднелись из бумажника рублевые купюры. Пятитысячные.

– До свидания, тётя Марина, – направилась я к выходу из магазина. Рамиль последовал за мной.

– Папе привет, – напомнила она мне.

– Кстати, – остановилась я и обернулась. – Приходите завтра на дискотеку.

– Куда мне? – отмахнулась она от этой затеи. – Песком там на пол сыпать…

– Ну, не знаю, – сказала я нарочито равнодушно. – Папа, вот, с удовольствием завтра пойдёт.

Глаза женщины радостно блеснули. Теперь можно не сомневаться в том, что она завтра придёт на дискотеку восьмидесятых, которые мы традиционно устраиваем для взрослых в конце августа.

– Я подумаю, – с ноткой флирта ответила тётя Марина.

– Думайте-думайте, – улыбнулась я ей и вышла из магазина.

– Первый жених, значит? – поравнялась со мной Рамиль.

– Отвали! – закатила я глаза и пошла быстрее, надеясь потерять его где-нибудь между дворами.

– Ну, что, Рамилька? Как тебе моя окрошка? – спросил Николаевич, довольно ухмыляясь на другой стороне стола.

– Странная… – слово «хрень» пришлось опустить, так как у мужика в руках был нож, которым он подрезал себе ржаной хлеб. – …окрошка. Это такой крем-суп? Холодный ещё…

Вообще, реально странная хрень: мужик просто взял салат из мелко порубленных или даже тертых овощей и какой-то колбасы и просто залил его кефиром, а сверху еще холодной минералки добавил, будто и так недостаточно испортил, вроде, нормальное блюдо.

– Так ты от души черпни ложкой, а-то ты сверху укропную палку подобрал и губами ее причмокнул. Ешь нормально. Фигурка не испортится.

Капец…

Взял ложку покрепче, глянул на Гусыню, которая съела уже половину, и с лёгкой насмешкой наблюдала за мной.

С надеждой на то, что после дегустации не будет кровавого поноса, зачерпнул полную ложку окрошки. Прямо со дна. Полную густой жижи настолько, чтобы в нее вместились все ингредиенты от белого до зеленого и красного цвета.

Еще раз глянул на Николаевича, который с самодовольной ухмылочкой ждал, когда я хлебну месиво, им приготовленное.

Вдохнул, выдохнул и отправил всё содержимое ложки в рот. Сжал кулаки и начал несмело жевать, позволяя кремообразной консистенции коснуться всех вкусовых рецепторов языка.

– А теперь как? – спросил мужик.

Нажевывая, посмотрел на него и проглотил.

– Это… интересно, – сказал я честно.

Не восторг, конечно, но достаточно сносно. И, как ни странно, даже учитывая тот факт, что в эту хрень намешан весь огород, на вкус очень даже освежающе и при этом сытно.

– Интересно, – повторил я и зачерпнул ещё ложку. – Огурцы на тёрке, что ли, тёрты?

– Один потёр, чтобы кефир с минералкой были вкуснее.

– Прикольно, – хмыкнул я, зачерпывая очередную ложку.

– Да хватит тебе, – фыркнул мужик. – Интересно ему и прикольно… Просто скажи, что вкусно и, возможно, получишь добавки.

– Нормально, – ответил я снисходительно.

Достаточно ему того, что я ем это месиво и уже даже не морщусь.

– Спасибо, пап, – вскочила Гусыня. – Всё было вкусно.

– Вот! – указал на неё Николаевич. – Учись, студент.

Шум воды, пока Гусыня мыла за собой посуду, спас меня от того, чтобы что-то ему отвечать.

– Ладно, пап. Я пойду. Не скучай, – чмокнув его куда-то в район макушки, девчонка двинулась к выходу из кухни.

– Подожди-подожди! – остановил её мужик. – Не оставляй меня с ним наедине, – нарочито напугано выпучил он глаза. – Ему не нравится моя окрошка – страшный он человек.

– Пап. Ну, научи его готовить что-нибудь другое. Свекольник, например.

– Я не доверю ему секреты своих рецептов.

– Я, пожалуй, лучше на волейбол схожу, – хлебнул еще ложку окрошки и вышел из-за стола.

– Эй-эй! – окликнул меня Николаевич. – Это что за фокусы, Рамилька? Поел – помой за собой посуду.

– Но я не доел.

– Значит, доешь, помой за собой посуду и иди хоть на все четыре стороны.

– Фак! – чертыхнулся я, но дохлебал этот странный суп, пока Гусыня, насмешливо переглядываясь со своим батей, стояла у выхода из кухни и мяла в руках, то ли куртку, то ли мастерку, как из девяностых.

Опустил пустую тарелку в раковину. Включил горячую воду и стал ждать, когда наполнится тарелка. Вылил из нее мутную воду, наполнил еще раз и вылил, отставив посуду в сторону.

– Это ты здорово придумал, Рамилька. Ничего не скажешь, – саркастично подметил Николаевич.

– Я же помыл. Что ещё-то надо?! – терял я терпение.

– Так ты помой, а не просто помочи, – вклинилась Гусыня, на что получила мой не самый добрый взгляд. – Боже! – вздохнула она тяжело и подошла ко мне, встав рядом. – Давай, помогу. Возьми губку, намочи ее и капни на нее немного моющего средства. Вот оно, – кивнула в сторону белой пластиковой бутылки с нарисованной на ней стопкой сверкающих чистотой тарелок. – Вот так. А теперь помой тарелку со всех сторон…. Смой пену… Теперь то же самое с ложкой.

Подставил ложку под поток воды, и теплая струя от нее прилетела мне в прямо в лицо.

– Твою мать! – быстро выключил воду, чувствуя, как с лица стекала пенистая влага.

Гусыня успела отскочить и только смеялась в стороне.

– Ты хоть раз мыл посуду?

– Нет, – ответил я, стирая с лица капли воды, тыльной стороной ладони.

– Ну, это надо отметить, Рамилька, – веселился батя. – У тебя сегодня дебют на дебюте: и сенокос, и окрошка, и баня, и мытьё посуды… И это только половина дня прошла.

Половина одно дня?!

А по ощущениям, что я здесь уже неделю живу и офигеваю от всего происходящего ежесекундно.

– Всё. Помыл, – резюмировал я зачем-то, будто, блин, отпрашивался погулять у своего родного бати.

Что за фигня, вообще, происходит?!

– Ну, иди, раз ты всё, – одобрительно кивнул Николаевич и подмигнул Гусыне. – Детки помыты, покормлены, посуда чистая… Идите, гуляйте, детишки. И парней местных не порть. Слышал, Рамилька?

– Пап! Всё, мы ушли, – цокнула Гусыня, не дав мне и шанса на то, чтобы возмутиться, и фактически вытолкала меня из дома. – Идём уже. Одних нас, поди, ждут.