Он приходил к ней еще дважды: она призывала оба раза и не смогла вызвать образ Циннии ни в одной из попыток. Зеркало все еще было маяком и, следовательно, представляло проблему, но, по крайней мере, оно больше не показывало Циннию его похотливому взгляду. После этого он сдался, но его неспособность наблюдать за своей добычей в зеркале подстегнула его к более изнурительному темпу. Они ехали всю ночь. Усталость Луваен пересилила ее отвращение, и она заснула, прижавшись к груди Джименина. Он разбудил ее, столкнув со своей лошади с грубой командой, чтобы она сходила в туалет, прежде чем он потащит ее обратно. Ошеломленная и запыхавшаяся от падения с седла, она захромала к ближайшему кусту, успев вернуться до того, как Джименин выкрикнул «Восемь».

Ближе к вечеру они добрались до участка леса с заклинанием Эмброуза. Пояс водянистого воздуха, испещренный лентами голубого свечения, тянулся слева направо, далеко за пределы видимого горизонта. Луваен пересекала его во время своих поездок в Кетах-Тор и обратно. И Плаутфут, и Воробышек начинали паниковать из-за скручивающего, деформирующего ощущения, когда их перебрасывали с одного места на другое быстрее, чем щелчок пальцев. Не подозревая о заклинании, мужчины двинулись к заколдованной стене. Только лошади почувствовали странность. Они ржали и беспокойно гарцевали под своими всадниками.

Луваен боролась с желанием предупредить Джименина о заклинании. Если бы она это сделала, то ему захотелось бы знать, почему она не сказала об этом раньше, а затем допросил бы о ее способностях. Ей не хотелось, чтобы он узнал о том, что дар ее матери к колдовству позволял ей видеть магию там, где другие не могли. Она оставалась спокойной и держалась за луку седла, готовясь к переходу из равнинного леса в горный.

Ее желудок подкатил к горлу, прежде чем она упала на колени, когда они проехали сквозь заколдованную стену и попали в белый вой метели. Она застыла на своем месте, пока Джименин пытался обуздать своего запаниковавшего скакуна. Их организованный отряд распался на хаотичную толпу орущих людей и взбрыкивающих лошадей. Потребовалось несколько минут криков Джименина и несколько безумных бросков в деревья, прежде чем все упорядочилось. Луваен вгляделась в окутанную снегом толпу и с облегчением увидела, что ее отец испытал всего лишь испуг. Он сидел позади одного из приспешников Джименина, уставившись на нее широко раскрытыми глазами.

В серых сумерках лицо Джименина приобрело дикий вид: губы растянулись, обнажив обесцвеченные зубы, зрачки расширились так, что глаза потемнели до черноты. Он встряхнул ее:

— Что это за колдовство? Где мы находимся? — пронзительный ветер превратил его голос в раздраженный скулеж.

Луваен смахнула снежинки с ресниц и посмотрела через ущелье на строение, примостившееся на выступе скалы. Она забыла о холоде, боли, страхе за отца и сестру. Магия затопила ее чувства, и она тихо всхлипнула. Поток усилился: не медленным приливом, а гигантской волной, сокрушающей все вокруг. Голубые искры пронеслись по воздуху, к ним присоединились волны того же света, которые омывали замок и окружающие земли. Подъемный мост был опущен, а решетка поднята. Либо Кетах-Тор стоял заброшенный, либо их ждали. Ей ничего так не хотелось, как спрыгнуть с лошади Джименина и помчаться по мосту. Где-то в этой разрушенной крепости ждал не менее разрушенный человек — совершенно безумный, совершенно нечеловеческий.

Не услышав ответа, Джименин потянул ее за волосы. Она зашипела и указала на замок.

— Кетах-Тор, — прокричала она, перекрикивая шум ветра. — Вы достигли Кетах-Тора.

Он наклонился к ней, его влажный рот коснулся ее уха:

— Если это уловка, я разделаю твоего отца прямо здесь и выброшу куски в овраг. Потом натравлю на тебя своих людей. Здесь не слишком много людей, не таких разборчивых, как я. Подойдет любая теплая дырка. Ты истечешь кровью на снегу, если не замерзнешь раньше.

Дрожь, поднявшаяся от кончиков пальцев ног и охватившая каждую часть тела, чуть не свалила ее с лошади. Она поздравила себя с тем, что каким-то образом сохранила спокойствие в голосе.

— Маяк зеркала сработал, — сказала она. — Это дом Гэвина де Ловета.

Джименину не хватало чести и морали, зато он обладал лидерскими качествами. В короткий срок он собрал своих людей и приказал им перейти подъемный мост. Они медленно начали продвигаться вперед: Джименин во главе, и зацокали по скрипучему дереву моста. Закутавшись в тонкий плащ своего отца, Луваен поежилась и прищурилась, вглядываясь в снежные вихри, кружащиеся вокруг них. Погода не была такой плохой, такой суровой, когда она уезжала в Монтебланко, и она задавалась вопросом, использовал ли Эмброуз свое колдовство, чтобы усилить последнюю власть зимы над Кетах-Тором.

Они пересекли мост, прошли через барбакан и оказались в пустынном дворе без происшествий. В то время, как ветер перешел от завывания к стону, повалил сильный снег. Замок возвышался над ними, окутанный сумерками. Справа от нее послышался шепот, свистящий и шелестящий. Волосы у нее на затылке встали дыбом. Она знала этот ненавистный звук. И если лошади его не знали, то все равно распознали угрозу хищника. Конь Джименина шарахнулся в сторону, и его уши прижались к голове. Остальные лошади последовали его примеру. Луваен вгляделась в тень и отпрянула.

Злобные розы Изабо поглотили половину двора и почти всю башню. Силуэты колючих лоз змеились по камням, проникая в окно спальни Балларда. Те, что были на земле, раскачивались из стороны в сторону, их темные соцветия походили на щелкающие челюсти. Люди Джименина делали пальцами знаки, отгоняющие зло, и вслух гадали, каким черным колдовством изобилует Кетах-Тор.

— Придержите языки и зажгите несколько факелов, вы, кучка идиотов, — приказал Джименин. — Я не позволю какому-то говорящему цветку прогнать меня.

Удар кремня и шипение искр по смолистому сосновому дереву породили вспышки света, которые осветили полуразрушенное здание и извивающиеся розы. После паузы заговорил Джименин:

— Цинния вышла замуж из-за этого? — сказал он насмешливым голосом.

Луваен испытала искушение подразнить его, сказать ему, что женщина, которую он так страстно желал, вышла замуж за де Ловета, несмотря на его очевидную бедность, потому что она любила его и будет жить в лохмотьях или в одиночестве, нежели сдастся Джименину.

— О, Цинния, — позвал он певучим голосом. — Выходи, где бы ты ни была.

Луваен затаила дыхание, когда мерцание свечей внезапно появилось в окне, затянутом пергаментом, и главные двери со скрипом медленно открылись.

В дверях появилась хрупкая фигура со свечой в руках. Луваен ничего не могла с собой поделать. Она вскрикнула при виде своей сестры, закутанной в плащ с капюшоном:

— Цинния, оставайся внутри!

Джименин ткнул стволом одного из своих пистолетов в ее неповрежденный бок.

— Заткнись, — сказал он. Он еще раз обратился к приближающейся фигуре. — Подойди и поприветствуй нас, прекрасная дева. Твой отец и сестра очень хотят тебя видеть.

Цинния изящно пробиралась через двор. Луваен прищурилась и наклонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть: Циннию окружала аура лазурного света. Пламя свечи заплясало на холодном ветру, и на мгновение лицо Эмброуза уставилось на нее из тени капюшона.

Луваен дернулась от неожиданности, не обращая внимания на рычание Джименина, призывавшего ее оставаться на месте. Она почувствовала изменение в дыхании своего похитителя: учащенные, нетерпеливые вдохи и быстрый ритм его черного сердца, когда колдун приблизился. Фальшивая Цинния подняла свечу, открывая прекрасное лицо, которое привело их всех в этот момент и в это место. Карие глаза были серьезны, полные губы неулыбчивы, но все еще соблазнительны.

— Я здесь, Дон Джименин, — сказала она слащавым тоном, в котором была только Цинния и ничего от Эмброуза. — И чего ты от меня хочешь?

Еще не уверенный в своем триумфе и не полностью захваченный красотой и близостью своей жертвы, Джименин крепко удерживал Луваен и держался на расстоянии от Циннии.