— На этот раз ты привезла с собой домой несколько исключительных вещей. Кинжал, достойный королевской особы, и зеркало, наделенное магией.

— Ты идиот, — решительно сказала она. — В зеркале не больше магии, чем в моем чайнике.

Он провел пальцем по краю, где стекло встречалось с серебром.

— Слишком поздно, госпожа. Сегодня вечером я застал вашего отца, который очень нежно пожелал спокойной ночи очень любезной даме Купер. У них был поучительный разговор об этой особой вещичке прямо у вас на пороге.

Луваен бросила тяжелый взгляд на своего отца, который побледнел.

— Я понятия не имел, Лу! Я никого там не видел.

Она сжалилась над ним. Они оба недооценили Джименина.

— Я бы тоже не увидела, папа, — ее губы скривились в усмешке. — Порядочные люди не шныряют в темноте, не подглядывают за чужими окнами и дверями, чтобы подслушать частные разговоры.

Джименин оставался невыносимо невосприимчивым к ее презрению, его лицо превратилось в злорадную маску триумфа.

— Призови ее, Луваен, — он издевательски произнес ее имя по слогам. Она медленно подняла руку и показала ему безошибочный жест. Его ответный хмурый взгляд заставил замолчать приглушенный смех его людей. Он прижал конец ствола кремневого ружья к виску Мерсера. — Убей своего отца или предай свою сестру, — зубастая улыбка вернулась. — Отвратительный выбор, не так ли, сука?

Если бы она не думала, что ее враг будет упиваться моментом и наслаждаться ее отказом, она бы упала на колени и умоляла его о пощаде. Цинния никогда не простит ей, если что-то случится с их отцом. Мерсер не простил бы ей, если бы с Циннией что-то случилось.

— Подними зеркало повыше, — сказала она.

Мерсер дернул свои путы:

— Луваен, не надо.

У нее не было выбора:

— Покажи мне Циннию.

Знакомый туман заполнил стекло, прежде чем рассеяться. Джименин отвернул от нее зеркало. Его лицо покраснело в тусклом свете, и он облизнул губы. Луваен отшатнулась. Только боги знали, что показало зеркало: какую личную жизнь и достоинство своей сестры она разрушила, чтобы спасти своего отца. Ей ничего так не хотелось, как стереть ухмылку с лица Джименина.

Он уставился в зеркало, его рука скользила по серебряной оправе, как будто он гладил кожу Циннии.

— Вот это зрелище, на которое стоит посмотреть, — он передразнил свои слова, подавшись бедрами вперед.

— Заткни свой грязный рот, мерзкий ублюдок, — Мерсер, выведенный из себя своей естественной пассивностью, сверкнул глазами.

— Просто делаю комплимент твоей прекрасной дочери, Мерсер, — Джименин нахмурился, глядя в зеркало, и Луваен догадалась, что изображение исчезло, оставив его собственное, гораздо менее возвышенное отражение, смотрящее на него. Он засунул зеркало в карман камзола, поближе к сердцу. — Скоро ты снова призовешь ее, — сказал он Луваен. — Я хочу больше, чем это мимолетное мгновение.

Этому не бывать, если бы она могла с этим что-то поделать. Магия это или нет, но зеркало будет уничтожено. Если она не сможет расколоть голову Джименина надвое, как хотела, она сделает все возможное, чтобы зеркало постигла та же участь. Ей в голову пришла еще одна мысль. Без сомнения, если она вызывала образ Циннии с помощью своего зеркала, то Цинния или кто-то другой может вызвать ее в другом зеркале. Если удача будет благосклонна к ней, они скоро увидят ее положение. Эмброуз примет меры, чтобы защитить Циннию. Она напряглась, когда Джименин отвел пистолет от ее отца, чтобы направить его на нее.

— Каково это, госпожа? — насмехался он. — Быть по другую сторону? — прежняя похоть, которая заставляла его глаза блестеть, теперь уступила место неприкрытой ненависти.

Пальцы ее ног прижались к холодному полу: инстинкт отпрыгнуть с линии огня пистолета был силен. Разум возобладал. Он пристрелит ее, если она хотя бы дернется в сторону. Она вздернула подбородок.

— Как мог бы чувствовать себя любой человек, оказавшийся в таком затруднительном положении. Разница в том, что я не обоссалась. А ты?

Выражение лица Джименина застыло при ее насмешливом напоминании о его собственном ужасе и о том, как он сбежал из ее дома, когда она пригрозила застрелить его. Кремневое ружье дрогнуло в его руке. Время остановилось, и каждый ее вдох и выдох отдавался воем в ушах. Пот стекал по ее бокам. Никогда прежде она так глубоко не сожалела о том, что не держала язык за зубами. Она поставила под угрозу свое выживание, а также жизнь Мерсера, обрушив презрение на врага, который явно имел преимущество перед ней. Неохотное извинение повисло на ее губах, горькое, как полынь.

Он не дал ей шанса извиниться. Он опустил пистолет, сократил расстояние между ними и ударил ее кулаком в лицо.

Боль взорвалась в ее голове. Она врезалась в стену, отскочив назад под ливнем штукатурки. Его второй удар настиг ее, когда она развернулась, и заставил упасть на колени. Удар ботинком по ребрам уложил ее на пол, где она тут же выплюнула кровь, заполнившую ее рот.

Она подтянула колени к груди, хрипя кровавыми пузырями, пытаясь дышать. Он лишил ее дыхания этим ударом, и ее зрение помутнело. Один сладкий глоток воздуха скользнул по ее горлу в мучительном вздохе, за ним последовал другой, а затем третий. Она больше не думала, что задохнется.

Крики ужаса Мерсера звенели у нее в ушах, но голос Джименина звучал отчетливо:

— Твоя очередь, Мерсер. Скажи мне, где Цинния, и как я могу ее найти, или я переломаю этой суке все ребра до единого и сдеру кожу с ее костей, пока ты будешь смотреть.

Полуслепая и испытывающая тошноту от железного привкуса крови, стекающей по горлу, она изо всех сил пыталась поднять голову и приказать отцу ничего не говорить. Красная волна боли сковала ее, омывая от головы до пульсирующей челюсти. Каждый вдох отдавался в ее ребрах. Она лежала там, слушая, как Джименин угрожал Мерсеру.

Ее слезы обожгли трещину в уголке рта, когда Мерсер сказал прерывающимся голосом:

— Кетах-Тор. Зеркало — это маяк к дому де Ловета.

Луваен икнула сгустком крови. Серая пелена, затуманившая ее зрение, потемнела, пока не остались только чернота и голос Джименина, отдающий приказы. А потом и его голос пропал, и ужасная боль, наконец, утихла.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Луваен проснулась привязанной к дереву. Что-то холодное и мокрое растеклось по ее бедру, а спина царапалась о грубую кору. Каждый мускул в ее теле кричал, каждая кость гудела, когда она села прямее и прищурилась одним затуманенным глазом из-за занимающегося рассвета. Она подняла руки, чтобы коснуться лица, но обнаружила, что они связаны кожаным шнуром. Ее ноги тоже были связаны, а босые пальцы выглядывали из-под изодранного подола ночной рубашки. Похитители не позаботились об обуви, но не дали ей замерзнуть до смерти, набросив на нее один из плащей ее отца.

Нахлынули воспоминания: колеблющийся свет лампы в гостиной, заколдованное зеркало, ставшее ее проклятием, похотливое выражение лица Джименина, когда он заглядывал в зеркало. И больше всего — искаженное изображение его кулака перед тем, как он ударил ее достаточно сильно, чтобы подбить ей один глаз и выбить несколько зубов.

Было уже не предрассветное время, и они больше не находились в ее гостиной. Розовый утренний свет сменился тенями, и она была окружена сторожевыми насаждениями из недавно распустившихся берез и дубов. Неподалеку паслось стадо лошадей, и запах дыма от костра дразнил ее ноздри. Они направлялись в Кетах-Тор.

Луваен повернула голову на знакомый голос отца, зовущий ее по имени. Несмотря на то, что боги и удача оставили ее, они не покинули Мерсера. Раскрасневшийся от холода, перепачканный и связанный, как и она, он, тем не менее, казался невредимым.

Ее распухший язык словно приклеился к небу, и она зашипела, когда ее потрескавшиеся губы разомкнулись.

— Воды, — прохрипела она. Свинцовые гири повисли на ее ресницах, и она закрыла глаза.