– Мы? – озадачивается Олевохин и оглядывается на крыльцо, – Мы – тоже работаем!

Сергей, усмехаясь своей всегдашней блуждающей улыбкой, смотрит на нас. Наверняка, в его голове сейчас вертится что-то, типа: “Этих научников – не понять! Бегают по лесу туда – сюда!”. Не отвлекаясь ни секунды на разговоры, мы с братом, друг за другом, ныряем под густые лапы спелого ельника, по медвежьему следу…

Медведица срезает “околокордонный” массив по прямой линии!

– Если она и дальше так пойдёт! – прикидываю я, на ходу, – То – через триста метров, вообще выведет нас на голые террасы побережья!

– Ну… может, ляжет где, поблизости? – отзывается, шагающий первым, Игорь.

Но… лес кончается. Перед нами раскрывается ширь океанского побережья. Мы стоим в полном недоумении.

– Вот, это, дааа! Просторы…

– И что, всё это, значит?!

– Бред! Вот что.

Следы наших медведей напрямую ведут через пустоту безбрежных бамбуковых террас, к океану. Мы шагаем по следам…

Море!.. Развернувшись вдоль побережья влево, медведи, словно заведённые, всё идут и идут по террасам, в сторону Тятиной. Мы всё шагаем и шагаем, следом. Километр, два километра…

Пронизывающий ветер тянет сырость нам навстречу. Замёрзшие и уставшие, мы упорно шагаем по следу… Мне всё кажется, что вот ещё, метров сто – и эта проклятая семейка, наконец, свернёт к лесу, на днёвку…

Но, не тут-то было! Медведи идут всё вперёд и вперёд! На морских террасах уже давно сошёл снег, и медвежьи следы едва угадываются среди старой соломы колосняка и низких зарослей морского шиповника. Нам часто приходится кружить, подрезая след на кое-где ещё сохранившихся перешейках снега, между проталинами…

И вот, наконец, мы вообще теряем его. Сунувшись во все стороны, мы остаёмся стоять среди сплошного ковра низкого бамбука. Ни с чем. Снега! Больше! Нет!

– Всё!

– Хорош!

Я делаю пару шагов вперёд и тяжело опускаюсь на длинную, полугнилую валёжину, лежащую в низком бамбуке морской террасы.

– Фуууу… – я длинно выпускаю воздух.

Болят ноги, целый день крошащие ледовую корку. Сквозь чёрное, резиновое голенище болотника, я трогаю колено и морщусь от боли: “Тоже мне, марафонцы, мать вашу! Рвут целый день куда-то, выпучив глаза!.. Чтоб вы сдохли!.. Все ноги о лёд побил! Сволочи…”.

Рядом, сидя на валёжине, дымит папиросой, хмурый Игорь. Говорят, что для курящего человека – нет больше счастья, чем, после тяжёлой работы, затянуться беломориной…

Саратовский кордон. С утра, к нам присоединяется Андрей Анисимов. Уже втроём, мы перебираемся на Тятино. Ну, а с кем ещё, Игорю быть в паре, как не со штатным териологом заповедника?! К обеду, мы уже работаем по долине Тятиной…

Не спеша, мы продвигаемся вверх от устья речки. Игорь с Андреем обследуют мелкие ручейки в Тятинской пойме – их интересует любая информация по европейской норке. Здесь, снега совсем мало!.. С речки, то и дело, поднимаются на крыло утки. Сегодня, в низовьях Тятиной, много больших крохалей.

А у меня – свои, медвежьи дела… Под хвойниками междуречий лежит сплошной снег! И медведи выходят кормиться на уже свободные от снега склоны надпойменных террас и темнеющую обширными проталинами, пойму речки. Тятинская пойма имеет не менее четырёх сотен метров в ширину! Искать поеди медведей на такой широкой пойме – трудновато. И я просчитываю, что рациональнее делать это – если двигаться по краю речной долины, подрезая следы медведей на выходе в пойму и собирать сведения о питании зверей, уже тропя конкретный след.

Я так и делаю! Не отдаляясь далеко от Игоря с Андреем, я подрезаю речную долину, по западной её бровке. Я шагаю по надпойменной террасе речки. Она, здесь – метра три в высоту.

А вот и медвежий след! Я вынимаю из кармана свою рулетку и приседаю над когтистыми отпечатками…

– Лапка тринадцать сантиметров! – бубню я, себе под нос, – Молодой. Пошёл в пойму. И совсем недавно.

Я сворачиваю по следу… Прикрываясь от голых ивняков речной поймы пятачками пихтарников, молодой медведь кормился на окраинах поймы. Я считаю его поеди и записываю себе в дневничок…

– Пять покопок лизихитона, три скуса бодяка, три скуса соссюреи…

Медведь подошёл и обнюхал ствол сигнального, медвежьего дерева! По его следам, я тоже подхожу к этому дереву.

– Что мы, тут, имеем?

Свежих меток, этого года, на пихте нет. Только прошлогодние. Я стою у дерева и недоумеваю: “Не понял! Почему медведь не пометил ствол? Ведь, подошёл же, обнюхал! Значит – интересовался! А, метить не стал… Почему?!”. Вопросы, вопросы…

– Ой! Адоооонис! – с улыбкой, тяну я.

На самом солнцепёке склона речной террасы, ярко-жёлтым огоньком сверкает цветок адониса. Первый, в этом году, цветок! Как приятна глазу солнечная краса его лепестков! Я подсаживаюсь поближе к цветку и несколько раз нажимаю кнопку своего фотоаппарата.

– Девятое апреля, – записываю я себе, в дневничок, – Первый цветок адониса амурского.

Это – информация в Летопись природы нашего заповедника. Том Летописи выпускается по завершении каждого года.

А, вот – и ещё один, весенний цветок! Среди хаоса вповалку лежащих по земле, коричневых трубок прошлогодних лопухов, стоит пятнадцатисантиметровая гирлянда небесно-голубых, губастых цветков! Это хохлатка сомнительная. И это – тоже, первый цветок в этом году! Я делаю запись в своём полевом дневничке, о хохлатке…

Все трое, с работой, мы подходим к прижиму. Здесь речка прижимается к восточному борту речной долины. Отсюда, по гребню этого высокого борта начинается наша смотровая тропа. Сегодня мы проходим прижим по низу, у самой воды, по нагромождениям скальника. Если стоять лицом вверх по течению – сюда речка приходит с запада и впереди нас раздаётся в ширь закоулок поймы. В этом закутке, под колком пихтарника, по берегам мшистого ручейка разбросаны останки каких-то клеток!

– Мужики! – показывает нам Анисимов, клетки, – Вот что, я вам показать хотел! Это – клетки от первой партии норок!

– Ух, ты! – мы с Игорем с интересом рассматриваем шестигранники сеточной ячеи, распахнутые дверцы клеток…

– Смотри, где выпустили! – прикидывает Игорь, – Километра полтора от устья Тятиной! Удачное место! Хвойный лес, глухой лесной ручей, речка рядом, с её завалами.

– Ну! – соглашаюсь я, – В ручье – мелочи много! Так что, норкам здесь – и корм и укрытие…

– Норок сюда привезли в восемьдесят третьем году, семь лет назад. Михаил Дмитриевич Перовский нам рассказывал, как они их выпускали, – говорит Анисимов.

– Воронов мне тоже рассказывал, – кивает Игорь, – Об этой, норочьей эпопее. Он тоже участвовал.

– Вот так… – стоим мы, перед клетками, – Это – уже история…

Мы возвращаемся к Тятиной… У Игоря и Андрея тонкая работа – метр за метром, они тщательно обследуют береговую линию речки… каждую корягу, каждую нишу. Их задача – выяснить ситуацию по норке здесь, на Тятиной, в местах выпуска. Поэтому, они продвигаются вперёд так медленно. Я успеваю семь раз прошнурковать окрестности по своим, медвежьим делам…

В речке стоит много кунджи! Просто, тёмная масса…

Очередной раз, я появляюсь на метровом берегу речной поймы, над согнутым над галечным берегом речки, братом: “Ну? Как дела?”. Стоящий болотниками по колено в воде, Игорь опирается своими руками на бревно завала и поднимает на меня усталые глаза: “Ну, как… Тридцать гоголей насчитал. Двадцать крякв! Один, даже, канюк пролетал! Норки, вот, только, нет. Чисто всё…”.

– А, как у Андрея?

– Да, также…

Уже давно перевалило за полдень.

– Пора и нам поворачивать к дому! – думаю я.

Игорь с Андреем тихо совещаются и выбираются из воды речки, на стол пойменной равнины.

– Всё! Домой! – говорит Игорь, – В глазах уже рябит.

– Завтра – продолжим обследование речки с этого места, – вторит ему Анисимов, – Завтра.

– Кропотливая работа! – думаю я, – Требует ежеминутного внимания! Попробуй вот так, постой, согнутым пополам, полдня!