Брат стоит под вершиной сопки, всего метра на два ниже её уровня. Здесь – крутой и уже чистый от снега, бамбуковый склон. Вернее сказать – по этому крутому склону, снег, лавиной соскользнул по бамбуку. И оголился вход…

Я подхожу к Игорю. И приседаю на корточки, перед провалом медвежьей норы.

– Хм! Смотри! Медведь начал копать – и упёрся в скальник!

– Ну. Каменные плитки валом лежат.

– Он понял, что нору берлоги он сделать не может. В глубь сопки копать не стал, а повернул по слою почвы и сразу сделал спальную камеру.

– Ну… Смотри – какая!

Мы оба засовываем в лаз головы.

– Смотри! Потолком служит – всего лишь дернина бамбука!

– Ну!.. Толстая, сантиметров десять!

– Как из проволоки! Она – фиг прорвётся! Крепкая!

– Ага… Давай мерить!

Я достаю рулетку и дневничок.

– Так! Пиши! Размеры лаза: высота шестьдесят, ширина – шестьдесят пять…

Я лезу вовнутрь…

– Длинна до дальней стенки спальной камеры – два метра шестьдесят семь!.. Её ширина – сто тринадцать!.. Высота восемьдесят три!

Через пять минут, мы оставляем берлогу в покое и разворачиваемся лицом к вершине сопки…

Противоположный склон сопки, практически до самой вершины, покрыт смешанным лесом. На краевых к вершине деревьях, на одном с вершиной уровне, нашим глазам открывается огромное, сложенное из толстых сучьев, гнездо!

– О! – изумляется Игорь.

– Гнездо! – стою я, тоже задрав лицо вверх.

– Гнездо орлана-белохвоста!

– Смотри, где устроились!

– Ну… Пустует, пока.

– Ага! Не видно никого… Наверно, ещё рано.

Это гнездо – наше открытие! Оно никому не известно! Три года, орнитологи заповедника пытались выяснить, где находится гнездо орланов в бассейне Саратовской. И всё – безуспешно. Собственно говоря, ничего удивительного в этом нет. Ведь, увидеть его можно только в непосредственной близости.

– А гнездо, всё-же, есть! – радуюсь я, – И – вот оно!

Я вытаскиваю из кармана свой дневничок и вношу в него данные о гнезде…

– Саш! А, гнездо – прямо, стандарт! – прищуривается Игорь, на гнездо, – Я, такие – уже встречал! Орланы находят толстое дерево, к вершине которого, своей вершиной прислонилось зависшее, другое дерево. И в месте стыка этих двух деревьев, собирают себе гнездо, из толстых сучьев.

– Точно! – соглашаюсь я, – Гнездо орланов, что на Тятинке, в завале – тоже построено в развилке, образованной зависшей, сухой пихтой, которая упёрлась в толстенную берёзу.

– Ну, вот!.. Всё записал?

– Ага!

– Тогда, что? Пошли дальше?

– Пошли!

И мы шагаем по насту, дальше. Начинаем скатываться с вершины сопки по другому её склону – в сторону Перевального, к западному борту Саратовской долины…

И, ещё на склоне своей сопки, выходим на след медведя!

– О! Медведь! Наконец-то! – радуюсь я.

– Сегодняшний след! – отмечает Игорь.

Когтистые медвежьи следы чётко печатаются по плотному снегу. Я вытаскиваю рулетку и замеряю ширину передней лапы…

– Двенадцать сантиметров!

– Ясно, – кивает брат, – Молодой, мелкий.

– Ну.

И без рулетки – мы видим, что это молодой зверь, практически, подросток.

– Надо его потропить! – предлагаю я, – Посмотрим, что он, в это время года, жрёт.

Мы шагаем по медвежьим следам, на белом снегу…

По склону сопки, след ведёт нас вниз, в пойму ручейка. Там, впереди, под пихтами, темнеет проталинка! Сойдя с наста в миниатюрное блюдце болотинки, медведь шлёпает своими широкими лапами прямо по покрытому водой, ковру зелёного мха. Я шлёпаю следом, своими чёрными болотниками…

То тут, то там, из зелёного ковра мокрой дернины вертикально вверх торчат тугие, острые рулончики листьев лизихитона. Медвежий подросток сразу начинает кормиться… На нескольких метрах его набродов, я насчитываю восемь покопок. Лунки доверху заполнены мутной жижей. Рядом с каждой валяется скушенный рулончик листьев лизихитона.

Я решаю лишний раз подстраховаться. Я снимаю с плеча ружьё и отдаю его брату: “Игорь, подержи ружьё?! Я проверю, как он ест корневище. Лишняя проверка не помешает”. Я закатываю рукав и погружаю руку в ледяную жижу. Отыскав кончиками пальцев, на дне лунки, уходящее в почву корневище растения, я подрезаю верхнюю его часть кончиком лезвия своего тесака…

И вот, в грязных руках, я держу то, что осталось. Оказывается, обкопав росток лизихитона, медведь скусил его на уровне корневой шейки, оставив толстое корневище этого болотного растения в почве, совершенно не тронутым.

Я поднимаю лежащий рядом с лункой, тёмно-зелёный листовой рулончик и пытаюсь составить вместе обе части растения. Между ними не хватает фрагмента, сантиметра четыре длиной.

– Это, как раз то, что наш медведь съел! – прикидываю я, – Понятно!

Пока ещё не совсем окоченели мои мокрые руки, я торопливо погружаю их в жижу соседней лунки…

Здесь медведь вообще не добрался до корневища! Листовой рулончик скушен высоко над корневой шейкой.

– Хм! Подтверждается то, что мы и так знаем – он ест плотное основание ростка между листовым рулончиком и корневищем!

– Ага, – кивает Игорь, – Рыхлые ткани листовых пластинок не трогает.

Двух лунок вполне хватает для моих рук. Они, буквально скрючиваются, в ледяной жиже. Я торопливо отмываю их и свой тесак, от грязи, в чистой воде. Нож – скорее вгоняю в ножны, на непослушные пальцы – кое-как натягиваю перчатки.

– Так! Теперь давай пройдём по следу дальше.

От овражка болотинки, медведь прямиком направляется на склон Саратовского борта. Мы шагаем по его следам…

Здесь уже пошли первые, небольшие проталинки! На первой же из них, медведь сразу делает покопку. По опыту прошлого года я знаю, что такая вот, маленькая, узкая лунка, на прогреваемом солнцем склоне с плодородной почвой – это симплокарпус. Чтобы убедиться в своей правоте, я подношу к носу оставшуюся от растения, малюсенькую, прозрачную плёночку, наподобие луковичной чешуйки…

– Фу! – морщу я нос от едкого запаха и бросаю прочь плёночку, – Какие сомнения?! Конечно, симплокарпус!

Я поднимаюсь с колен. Медвежьих следов, без снега – не видно. Но, продвижение медведя дальше, по проталинке, я уверенно прослеживаю по цепочке покопочек симплокарпуса.

– Одна симплокарпус! Вторая симплокарпус, третья симплокарпус… – шагаю я, от одной лунки к другой, – Четвёртая – тоже симплокарпус… На этой проталинке – шесть покопок симплокарпуса!

Медвежий след ведёт нас на более крупную проталину, узкой полосой протянувшуюся вертикально по склону. Я петляю по этой проталине, следом за медведем…

– Здесь нашёл восемь покопок! – говорю я.

– Прибавь ещё пять, – приглушенно говорит мне, подошедший сверху, Игорь.

Он осматривал верхнюю часть проталины, не охваченную мной…

Теперь, след подростка ведёт нас поперёк склона Борта, горизонтально в середине его высоты. Это – довольно высоко, отсюда хорошо просматривается вся долина Саратовской, с её пойменными ивняками и ольховниками, обширными массивами хвойников по междуречьям…

Мы бредём по склону, рядом с медвежьим следом. Здесь лежит сплошной снег…

Выбираемся на очередной, вертикальный гребешок. И натыкаемся на лёжку нашего подопечного! Медвежий след с лёжки уходит дальше.

– Свежий! – бросив взгляд на отпечатки когтистых лап, загорается Игорь, – От нас пошёл.

Мы торопливо проходим десяток шагов дальше – и нам открывается следующая, вертикальная складка склона. Хорошо видимая на снежной целине, цепочка медвежьих следов, уходит прежним курсом дальше, режет склон поперёк.

– Вон, он! Вон, он! – в горячке, тычет рукой вперёд, Игорь.

Проследив цепочку следов до конца, я тоже вижу чёрного медведя! Он торопливо шагает по режущему глаза своей белизной, снегу. Время от времени, бросая короткий взгляд через плечо назад, подросток уходит прочь. Он уже приближается к следующему, вертикальному гребешку Борта. Мы стоим и улыбаемся ему вслед…

– А, медведик – молодец! – прикидываю я, – Метров на сто пятьдесят нас не подпустил!