Я поворачиваюсь обратно во двор и подскакиваю от испуга. Господи боже. Пожилая женщина стоит и смотрит на меня. Кажется, она источает холодный белый свет, как пришелец из сериалов про паранормальные явления. Но успокоившись, я понимаю, что она просто стоит под уличным фонарем. Откуда, черт возьми, она появилась?

– Excusez moi? – спрашиваю я. – Madame? – Я даже не уверена, о чем хочу ее спросить. Кто вы, может быть? Что вы здесь делаете?

Она не отвечает. Она просто качает головой, очень медленно. Затем отступает назад, к будке в углу двора. Я смотрю, как она исчезает внутри. И ставни окон быстро закрываются.

Я наклоняюсь к рулю велотренажера «Пелотон», привставая в седле. Пот щиплет глаза. Легкие как будто переполнены кислотой, а не воздухом, пульс так зашкаливает, что у меня вот-вот случится сердечный приступ. Я еще сильнее кручу педали. Хочу пойти на рекорд. В глазах пляшут крошечные звездочки. Все поплыло. На миг кажется, что я сейчас потеряю сознание. Может быть, так оно и есть – следующее, что я помню, как навалился вперед на руль, и механизм с жужжанием опустился вниз. Внезапно к горлу подступает тошнота. Я сдерживаюсь, заглатываю побольше воздуха.

Я начал крутить педали на велотренажере в Сан-Франциско. Булетпруф кофе[15], кето диета, Бикрам йога – практически любая причуда, которой увлекался технологичный мир, если она давала хоть малейшее преимущество или порцию дополнительного источника вдохновения. Обычно я сижу и занимаюсь, слушаю выступления на Ted. Сегодня утром все по-другому. Я хотел раствориться в чистом напряжении, пробиться туда, где мысли затихают. Сейчас раннее утро, начало пятого, но я знал, что не засну. Единственным разумным решением оказалось сесть на велосипед.

Я слезаю с тренажера, немного пошатываясь. Велосипед – один из немногих предметов в этой комнате, кроме аймака и книг. На стенах ничего нет. Никаких ковров на полу. Отчасти потому, что я приверженец эстетики минимализма. Отчасти потому, что я все еще чувствую, будто не переехал сюда окончательно, и в любой момент могу встать и уйти.

Я вытаскиваю наушники из ушей. Мне кажется, я слышу какой-то звук там, во дворе. Я подхожу к окну, мышцы на икрах подергиваются.

Поначалу ничего не вижу. Затем мой взгляд улавливает какое-то движение, и я замечаю девушку. В ней есть что-то знакомое, в том, как она двигается. Трудно разобрать, но мозги работают, я словно пытаюсь вспомнить забытое слово, которое так и вертится на языке.

Теперь я вижу, что в квартире на третьем этаже горит свет. И понимаю, что, должно быть, она как-то связана с ним. С моим старым приятелем и – до недавнего времени еще и соседом – Бенджамином Дэниелсом. Однажды он рассказал мне о своей младшей сестре. Сводной сестре. Так, мельком. Сложный случай. Как бы он ни пытался убежать от своей прежней жизни, она все равно его настигала. Но не припоминаю, чтобы он говорил о ее приезде. Но разве Бен впервые что-то утаивает от меня?

У меня болит горло, на лбу выступил маслянистый пот. Я оглядываю высокий потолок надо мной и пытаюсь понять, где нахожусь. Теперь я вспоминаю, как прошлой ночью добралась сюда… ту сцену во дворе пару часов назад. Еще не рассвело, так что после этого я вернулась в постель. Не думала, что смогу заснуть, но, должно быть, все-таки задремала. Однако я не чувствую себя отдохнувшей. Все тело болит, будто я с кем-то дралась. Наверняка я дралась во сне. Один их тех кошмаров, от которых ты с облегчением просыпаешься. Постепенно возвращаются обрывки воспоминаний. Я пыталась попасть в запертую комнату, но руки не слушались. Кто-то – быть может, Бен? – кричал мне, чтобы я не открывала дверь, ни в коем случае не открывала дверь, но я знала, что должна открыть, у меня нет другого выбора. И вот наконец дверь открылась, и я вдруг поняла, что он был прав – о, почему я его не послушала? Потому как то, что оказалось за дверью…

Сажусь в постели. Проверяю свой телефон. Семь утра. Никаких сообщений. Новый день, а от моего брата по-прежнему нет никаких известий. Я набираю его номер: сразу включается автоответчик. Снова прослушиваю голосовое сообщение, инструкцию для меня. «Просто позвони в звонок. Я буду ждать тебя…»

И на этот раз я замечаю странность. Будто что-то обрывается в конце.

Тревога усиливается.

Я иду в гостиную, открываю ставни, впуская серое утро. При дневном свете комната еще сильнее напоминает музей: можно разглядеть парящие в воздухе пылинки. И в глаза бросается то, что я пропустила прошлой ночью. На паркете, примерно в метре от входной двери большое светлое пятно. Я сажусь на корточки и изучаю его. В нос бьет запах – странный запах, я уловила его еще прошлой ночью, – он проникает в легкие и дерет горло. Обжигающий ноздри химический привкус. Отбеливатель. Но это еще не все. В щели между половицами что-то застряло, я вижу как оно поблескивает в холодном свете. Я пытаюсь вытащить его пальцами, но оно крепко застряло. Я беру пару вилок и стараюсь поддеть предмет. В конце концов у меня получается. Сначала показывается длинная позолоченная цепочка, затем кулон: изображение святого в плаще, с посохом в руках.

Святой Христофор Бена. Я ощупываю свой кулон. Никогда не видела Бена без этой подвески. Думаю, он никогда его не снимал, потому что тот достался ему от матери. Это одна из немногих вещей, которые у него сохранились от нее. Может быть, во мне говорит чувство вины, но я подозреваю, что Бен более сентиментален в подобных вещах, чем я. Во всех делах, связанных с мамой.

И вот еще. Цепочка порвана.

Я сижу и стараюсь не паниковать. Пытаюсь найти разумное объяснение происходящему. Должна ли я позвонить в полицию? Что бы сделал на моем месте нормальный человек? Очевидно, что все это очень странно. Бен пропал, не отвечает на звонки. Кровь на кошачьей шерсти. Пятно от отбеливателя. Порванная цепочка. Но сильнее прочего смущает атмосфера… то, что витает в воздухе. Все кажется неправильным. Всегда прислушивайся к внутреннему голосу, так учила нас мама. Никогда не подавляйте чувства. Правда, с ней это сыграло злую шутку. Но в каком-то смысле она была права. Именно чутье подсказало мне, запираться ночью в своей спальне еще до того, как другой ребенок рассказал мне о предпочтениях моего приемного отца мистера Андерсона. Но гораздо раньше, до того, как я начала скитаться по приемным семьям, я поняла: не стоит заходить в запертую комнату – но все равно зашла.

Впрочем, звонить в полицию я не собираюсь. Они могут захотеть кое-что узнать о тебе, шепчет тихий голос. Они могут задать вопросы, на которые ты не захочешь отвечать. Я была не в ладах с полицией. Точнее сказать, у меня были кое-какие проблемы с законом. И даже несмотря на то, что он сам напросился, то, что я сделала с этим ублюдком, технически тянет на преступление. Поэтому прямо сейчас без крайней необходимости я не хочу попадаться на глаза стражам порядка.

Кроме того, мне действительно нечего им сказать, не так ли? Может, кот убил мышь? Может, цепочка порвалась сама по себе? Может, брат только что свалил, в очередной раз бросив меня на произвол судьбы?

Нет, этого недостаточно.

Я обхватываю голову руками и пытаюсь сообразить, что делать дальше. Мой живот издает долгое, протяжное урчание. Не могу вспомнить, когда в последний раз ела. Прошлой ночью я представляла, что, когда приеду, Бен пожарит мне яичницу или еще что, или мы закажем еду домой. Хотя сейчас от мысли о еде меня мутит. Но, может, подкрепившись, я приду в себя.

Я роюсь в холодильнике и шкафах, но не нахожу ничего, кроме полпачки масла и палки салями. Один шкаф отличается от остальных: это какая-то полость с чем-то похожим на систему роликов, но я не могу сообразить, для чего она предназначена. В отчаянии я отрезаю острым японским ножом немного салями, но вряд ли это тянет на сытный завтрак.