Белла сделала для приличия паузу. Лишь на шоссе она вновь заговорила вполголоса, словно одержимая одной мыслью. На чью еще долю выпало столько страданий? И если она нашла мужество мстить, то это вовсе не мужество. К чему месть, которая не задевает никого, кроме нее самой? Она любила Мангольфа; она никого не может любить, кроме него.

Тут неожиданно для нее Терра взял ее руку и проявил искреннее сочувствие. Он назвал ее честной натурой и товаркой по несчастью своей сестры, - последнее совсем некстати. Бедные женщины! Течение жизни влечет их к случайным целям, как его или тех рабочих, что, опустив руки, смотрят на несчастье своих собратьев.

Ее стесняло его сочувствие, жалобы полились менее обильно. Когда стемнело, они почти перестали разговаривать.

Впрочем, Белла начала снова, но чувствительное сердце, которое она обнаружила подле себя вместо делового человека, мешало ей договориться до главного. Только когда они очутились в скором поезде, в закрытом и ярко освещенном купе первого класса, она, наконец, высказалась: Терра должен помочь Мангольфу снова выплыть на поверхность политической жизни. От этого зависит все. Правда, она и сама ему навредила тогда историей с дуэлью. С тех пор Леа опять взяла верх и, того и гляди, совсем вытеснит ее. Ах, он полюбил бы ее снова, - какое значение имеют измены! - если бы оказался опять на подъеме!.. А это во власти Терра.

Деловой человек подле нее тотчас спросил:

- Что вы предлагаете, сударыня?

Все очень просто. Он должен, наконец, жениться на своей Алисе, тогда Толлебену грош цена, несмотря на договор с Мангольфом. Ланна устранит его: если он не зять, следовательно, и не преемник. Мангольф будет назначен статс-секретарем и войдет в соглашение с Терра...

- Как вошел уже в соглашение с Толлебеном, - вставил деловой человек, но его собеседницу это не смутило. Неужто он думает, что такой отсталый политик, как Ланна, окажет активную поддержку его ультрасовременным идеям? Неужто вернее опираться на Ланна, нежели на друга своей юности?

Белла привыкла к светской болтовне, весь последний час она говорила без умолку. Лишь на прощание он напомнил ей об Алисе. Белла, которая борется за свое счастье, должна ведь понять, насколько тяжелее там, где борьба идет даже не за счастье... Нет, никто не сочувствует тому, что происходит рядом. Каждый для себя, в своей закупоренной ячейке.

"У меня в руках сейчас самый крупный козырь моей жизни, - думал Терра, сидя уже дома. - Такой человек, как Ланна, не может спокойно принять то, что я собираюсь ему сказать. Не пройдет и получаса, как у нас будет революция сверху! С моей стороны было бы глупо вносить сейчас смятение в его семью".

Он пришел после двух, во время "передышки", но не застал рейхсканцлера в библиотеке. Значит, он уже за работой! В самом деле, Зехтинг сам удивлялся такому рвению. Однако Терра может войти.

Князь Ланна что-то писал гусиным пером, в которое, однако, было вставлено вполне современное стальное перо. Он кивком указал гостю на плетеный диван подле стола, дописал последнюю строку и поднял взгляд, как всегда олимпийский, хотя в данную минуту и несколько вялый.

- Важные вести, - тотчас заявил Терра.

- Вас они волнуют? - спросил Ланна, наклоняя голову. Его гладко зачесанные на пробор волосы стали белоснежными, а лицо побледнело и осунулось. - Что может быть важного в этом мире? Не тормошить этот мир - вот что важно.

- Это было хорошо для одряхлевшего Бисмарка. Вы, ваша светлость, в расцвете сил, и, бог даст, на долгие годы.

- Вы знаете, что я подавал императору прошение об отставке? - Вздох отречения.

- Сейчас?

- Нет. Сейчас бы он его, пожалуй, принял. - Последнее звучало бодрее, Терра успокоился. - Кроме того, тогда бы я вас не стал в это посвящать, продолжал Ланна почти что плутоватым тоном. - Нет, в то время император заключил нечто вроде частного соглашения с царем{471} по важнейшим вопросам мировой политики. Я взял себе за правило хвалить все его поступки без исключения, оставляя за собой право улаживать то, что еще поправимо. Но он, на законном основании, ждет похвал за то, в чем ему дали волю. Ведь ему бы не давали воли, если бы он не поступал похвально.

Озабоченные морщины сгладились, ясный лоб - и такие речи! Терра был сбит с толку.

- Абсолютистские выходки императора, - продолжал Ланна с явным благодушием, - создают опасность для национальных интересов. Они порождают экспромты, после которых приходится бить отбой. А затем следуют периоды глубокой депрессии. Император очень болен. - Тон легкомысленный с оттенком ласкового снисхождения. Затем серьезней: - В периоды депрессии он у меня в руках. Не то, когда он снова уверен в себе. Тогда строятся суда. Тогда орудует Фишер. Я написал обер-адмиралу, пытаясь его утихомирить, это было в минуты депрессии. Потом настал период уверенности в себе, и тут пришел ответ обер-адмирала с просьбой поддержать его прошение об отставке. Но я, конечно, не решился, я бы рисковал сам получить отставку.

- Достанет ли у нации когда-нибудь разума приписывать угрозу своим интересам самой себе? - спросил Терра.

- А чего хочет нация? - спросил Ланна, впервые раздраженно, а потому неприятным голосом. - В Алхесирасе чуть ли не весь мир был против нас, а мы все-таки существуем. Я знаю, теперь говорят, что мне следовало ликвидировать марокканский вопрос при закрытых дверях, а не выставлять напоказ нашу изоляцию на конференции держав. Но это как-никак зрелище... а такой нации... такому императору нужны только зрелища... - Он не кончил; порядок, в котором лежали подле чернильницы шесть карандашей, злил его; он разбросал их.

Лоб ясный, но взгляд испытующе устремлен на собеседника.

- А благополучные выборы в рейхстаг{472}? Легко ли мне было снабдить противоядием и наново заразить энтузиазмом общество, которое чуть не примирилось с грозящим переворотом!

- Только вы, ваша светлость, могли добиться этого, - подтвердил Терра.

- Может быть, я перегнул палку? - неожиданно спросил Ланна. От внутреннего беспокойства он чуть не вскочил, но сдержался.

- На основании личного опыта могу заверить вашу светлость, что созданный вами блок буржуазных партий способствует грандиозному расцвету дел. А дела - самое главное!