Они сели у камина; тепло проникало сквозь кованую решетку. Алиса с беспокойством поглядывала на отца. Он полулежал, погрузившись в высокое кресло у заваленного бумагами стола под книжными полками. Терра сравнил его с бюстом молодого рыцаря, стоявшим на круглом столике среди роскошных альбомов. Душой системы был этот молодой рыцарь, но представлял ее усталый скептик в кресле.

- В конце концов, - взгляд дочери стал жестким, - он получил княжеский титул исключительно за неудачи. - Она отклонила возражения Терра. - Конечно, мы это не называем неудачами. Ни entente cordiale*, ни испано-французское соглашение по поводу Марокко{389}, ни африканское восстание, о котором нельзя говорить при императоре, и тем более не поражение России в войне с Японией. Но если бы это не были неудачи, почему у императора явилась такая непреодолимая потребность сгладить их, произведя своего канцлера в князья?

______________

* Сердечное согласие (франц.).

- Каприз императора, - сказал Терра, - императорский каприз...

- Император подписал назначение; для его обнародования недостает только официального повода. Такие поводы подвертываются почти каждодневно, и вот сейчас их почему-то нет! Император раздражен, и вполне справедливо; можно прямо усомниться в нашей изобретательности. Как? Нет повода, чтобы сделаться князем? - сказала Алиса Ланна, раздражаясь сама, после чего они оба стали прислушиваться к дыханию князя. Оно становилось слышнее.

- Графиня! Я верю в гений вашего светлейшего отца, - сказал Терра с ударением.

- Поддержите в нем только здравый смысл! От кого он зависит? - Она помолчала. Потом, внезапно насупив брови: - От слабого, трусливого монарха, жаждущего славы. Если он теперь и произведет своего канцлера в князья без всякого повода, то рано или поздно надо же, чтобы что-то произошло. Например, в Марокко. Мы должны заставить говорить о себе.

- Только бы разговоры не привели в конце концов к войне.

- Неужели вы это серьезно думаете? Игра ведется уже давно и будет продолжаться дальше в том же духе. Заметьте также, что этот рескрипт, о котором мы давно хлопочем, поможет и господину фон Толлебену сделаться статс-секретарем. Я говорю откровенно. Разве вы не должны отплатить мне тем же?

Кредитор изобразил на своем лице самую приветливую улыбку. "К чему мы придем?" - думал Терра. С мукой в сердце он сказал:

- Плачу вам тем же. Мой друг Мангольф лишен возможности когда-либо противодействовать интересам вашего супруга.

- Отлично! - сказал кредитор. - Значит, все мы можем прийти к соглашению. Ведь и вы в конце концов освободились от постоянного страха перед войной. Недаром же вы состоите при тяжелой промышленности! - добавила она совсем другим тоном. Это месть, открытая месть за измену. Она вызвала его сюда, чтобы сказать это. Удар был меткий; да, он состоит при тяжелой промышленности... Вскочив, он задел стулом железную решетку камина, она зазвенела. Ланна проснулся. Сначала блаженная улыбка. Он вспомнил, что стал князем. Потом озабоченно нахмуренный лоб при мысли о недостающем поводе. Дочь уже протягивала ему чашку кофе. Он еще сонным голосом приказал позвать к себе чиновника с бумагами для подписи.

- Ваша светлость, это моя скромная персона. - Терра подошел ближе и принес поздравленья.

- Вы давно уже здесь? - спросил князь. - Я был так занят. - С деланно-озабоченным видом: - И вы хотите, чтобы я радовался? Ах, если бы вы знали! Я могу сказать вместе с Бисмарком: никогда я не мог по-настоящему радоваться успеху. За ним немедленно следовала очередная забота. - Скорбно, но из ямочек неудержимо сияло счастье.

- Ваша светлость, вы будете со временем и герцогом, - сказал уверенно Терра.

- Герцогство принесло мало счастья моему великому предшественнику{391}, - пробормотал Ланна, бросив вопросительный взгляд в сторону камина. Там возвышался герб: в самом деле - герб Бисмарка! Рейхсканцлер поместил в своей личной комнате чужой, а не свой собственный герб; он жил под эгидой чужого.

- А мы говорили о твоих заботах, - сказала Алиса; она подала чашку кофе и Терра. И на вопрос отца: - Конечно, о Марокко. Твой испытанный друг, Терра, вполне со мной согласен. Папа, Марокко ты должен доверить одному из статс-секретарей, который лично докладывает императору. Твой не пользуется правом личного доклада императору, переведи его лучше куда-нибудь послом. Новый статс-секретарь за твоей спиной соответственно настроит императора. Ты воспротивишься. Если делу все-таки будет дан ход и оно не удастся, статс-секретарь получит отставку, только и всего.

- Статс-секретарь, то есть твой муж? - Ланна улыбнулся, но взгляд его был суров. - Ты, стало быть, вряд ли рассчитываешь на отставку, скорей на успех.

- Благодаря которому твой новый титул будет немедленно объявлен официально, - подхватила она.

Но Ланна невозмутимо:

- Мой долг предвидеть будущее. Император не филистер. Если вам посчастливится, он немедленно объявит войну... объявит всерьез... - Лицо приняло суровое выражение. - Вы могли бы добиться чрезмерного успеха... с точки зрения блага родины, - закончил он. Но это так ясно означало: "С точки зрения моего, моего блага", что дочь, словно пойманная с поличным, опустила голову. Лицо отца хранило суровость вплоть до морщинок у глаз; но из самих глаз, которые потускнели, проглядывало смущение, даже скорбь.

Впущенный Зехтингом чиновник прервал беседу. Маленький чиновник с пышным титулом надворного советника, в черном сюртуке, при белом галстуке, остановился на пороге; комната, хотя и тонувшая в золотисто-зеленом полумраке, как будто ослепила его. На оклик рейхсканцлера он подошел ближе, не отводя взгляда от бюста Данте над книжными полками.

- Милый Польцов, мою дочь вы ведь знаете. А это депутат Терра, - сказал рейхсканцлер. Лишь после этого чиновник осмелился взглянуть на присутствующих и тотчас превратился в олицетворенную учтивость, взял даже чашку кофе. Он не сразу освоился в этой новой для него обстановке. Он попал в блестящий семейный круг, но вместе с тем это и служба. Здесь нет строго разграниченных областей; здесь вершит дела важный вельможа, полный благожелательности к окружающему миру, который держится им.