Тот быстро скроется из виду, и Тигнари мысленно сравнивает его с огнём, уж сильно ярко он выглядит в столь спокойном месте. Он подходит к ней, и замечая то, что она расстроена, льнёт щекой к её плечу снова. Он обязательно попросится к ней в отряд, и подберётся поближе, а потом будет самой крепкой опорой для неё.
Он целует ей снова, дружелюбно машет хвостом. А потом гладит её по плечам и отстраняется, замечая влажные глаза. Распахивает свои, осторожно касаясь её щек и поднимает её лицо на себя. Не понимает что не так, а она слёзы свои утирает, тяжело смотрит, и позволяет тому осторожно притянуть к себе вновь. Она наклоняется к нему, трясётся, сжимая ручки в кулачки, и он пытается до неё достучаться, понять в чём дело, что так внезапно заставило её загрустить?
— Прости, я видимо сейчас, чувствую то же самое что и Альбедо… — тот склоняет голову на бок, прищуривается, вспоминая что она назвала кого-то его супругой, и прижимается к той снова, пытаясь её успокоить, она не может вернуть его чувства, потому что те уже принадлежат другой женщине. — Она забрала его у меня…
Он целует её в плечо, и когда она его отстраняет, напоминая о том, что она его ждёт, уйдёт. Он закрывает глаза, но открыв их, уже не видит её. Взор направляется на спокойный город, он защитит его, ради спокойствия, ради Джинн, почти заменившую ему солнце. Страж улыбается, касаясь одуванчиков, так похожих на неё.
Ветер треплет зелёную чёлку и ему кажется, будто сам бог ветра гладит его по голове, смеясь говоря о том, что ему здесь рады, что стоит остаться, пустить в свой разум и сердце, и позабыть владения богини мудрости, в которые ход ему теперь заказан. И улыбнувшись, он тянет руку к ветру, и почувствовав его прикосновение, решается. Решается остаться здесь навсегда, чтобы никогда более не терять того, что имеет значение.
Джинн, милая Джинн. Он залечит её сердце, останется здесь, опустится до обычного рыцаря, но ни за что не отвернётся от капитана. Забудет о злобе Альбедо, о смерти Коллеи, обо всё, что когда-либо было дорого. Поклянётся в верности городу ветров и ей лично. Обязательно, как только встретится с ней, готовой говорить о серьёзных вещах, вновь.
Академия бы назвала за такое его предателем. Но теперь от неё не осталось и следа. Богиня должна была умереть за них, но была лишена даже жертвенного венца. Но что говорить о том, чего не исправить. Он вздыхает, и уходит в свою комнату. Всё, больше ничего не измениться. Он останется с ней.
***
Новость о приходе блудной Алисы, со своей дочерью, домой радует всех, кроме алхимика. Косвенно, это именно её малявка виновна в том, что Кэйа угодил в объятия бога пустыни. Наверняка её оплошность столкнула звёздочку с ним, а блеск чужих глаз, богам, что помимо мимики, видят сердца, наверняка напомнил о чём-то старом, почти позабытом. Боги, проклятые боги, даже после смерти мешают им мирно жить, даже после отречения от гордыни и принятия бога ветра, почти позволили ему занять своё сердце.
И только любовь их взаимная не позволила им позабыть обо всём. Не позволила забыть себя окончательно, и отпускать свои чувства он не намерен. Чувства, чувства, чувства, как пропахшая розами бумага, угол которой был сожжён в порыве ревности и жажды владеть. И лишь потом она об искренность Альбериха притупилась, перестроилась под нежность, становясь куда более ласковой и послушной. Он тихо смеётся, смотря на руки свои.
Возвращаясь в лабораторию, он не здоровается с ними, надменно и намеренно проходит мимо, не удостаивая их и взглядом. Они виноваты в его пропаже, виноваты в произошедшем в стране мудрости, виноваты в том, что Кэйа его жизнь у песков своею свободой выкупил. И они поплатятся за это кровью, их крик станет музыкой, тревожной, торжественной, говорящей о том, что он идёт к пустынному богу, что он не боится вызвать его на поединок, что одолеет его, а после, оставив побеждённым, заберёт домой любимую звёздочку, снимет все знаки новорождённого бога и больше никогда не отпустит.
И даже если придётся сойти с ума, выпустить свою тёмную природу, обратиться драконом, что станет его тюремщиком, навсегда утерять человеческий вид, но ведь Кэйа всё ещё любит его, простит ему такую оплошность, полюбит его монстром. А дальше… Он подчинит регента себе вновь. Заставит вспомнить о том, кто тут главный.
Капает слюна, он хочет, хочет его. Хочет объятий, ласковых слов, той самой любви, о которой все стыдливо просят и рассказывают. Он хочет почувствовать жар его тело, почувствовать то, как нутро стискивает его член, как выкрикивает он его имя…
И среди этих мыслей Альбедо не слышит радостного крика Кли и приветствие её непутёвой мамаши. Закрывает на три оборота лабораторию, и ещё раз пересматривает имеющиеся записи. Всё это время они шли по ложному следу, в гробницу, когда их цель была гораздо ближе, престол. В который через пески не попасть. Значит нужно искать его в тропиках, в которых тот тоже бывает, как в тот раз с крокодилами. И пусть та встреча заимела в себе приятное последствие, пусть ему удалось выяснить некоторые детали, делу это особо не помогало.
Плевать на стук настойчивый в дверь, плевать на их голос, зовущий обратно в мерзкую реальность, прочь из мыслей о звёздочки, что наверняка его любит, но судя по спокойному тону голоса в разговоре с ним, явно не думает, что он вернётся. Охладело ли сердце Кэйи к нему? Бред. Хочется засмеяться, и дать себе за такие мысли по лицу. Если он хочет вернуть котёнка себе, то ни в коем случае не должен сомневаться в том, что вернёт себе то, что принадлежит лишь ему.
Стук маленьких кулачков раздражает. Хочется прогнать прочь эту малявку, накричать на неё, обвинить в том, что это именно по её вине Кэйя пересёкся с богом, из-за неё оказался в его руках, из-за неё ушёл под руку с человеком, что им и оказался. Это всё из-за неё!
Кэйа обязательно вернётся к нему, но сначала он вкусит кровь виновных. Растерзает их подобно осуждённым на гибель, или добыче гончих разрыва. Они не игрались с потенциальной едой рвали сразу, не оставляя и шанса на побег или спасения. Даже если такая надежда мелькала на горизонте, она могла стоить двойной порции для вечно голодных тварей. Вот те, то которых надо бежать, не от Кэйи, не от него. Вот кто заслуживает страха и всех проклятий. Он урчит, думая о том, насколько сильно хочет вернуть его себе. Он останется с ним навсегда, окажется запертым, сначала здесь, в ордене рыцарей, а потом, если ему окажется этого недостаточно, он спрячет его на хребте, подобно тому, как держит его бог песков.
Он улыбается, накручивая прядь на палец, довольно фыркает, склоняя голову набок, прикрывает глаза, снова думая о чужой любви. Кэйа любит его, и это глупо подвергать сомнениям. Облизывает губы, обнимая себя за плечи. Всё хорошо, всё будет спокойно, Кэйа позволит ему любить себя снова, откроет ему своё сердце, и всё вернётся на свои места. Всё будет спокойно.
И плевать на тихий зов из-за двери, плевать на тихий зов Джинн, что уводит Алису прочь, говоря, что он немножечко не в себе. Кли тихо пищит, спрашивая, почему тот не хочет с ней разговаривать, почему не смотрит, неужели он не рад? А девушка лишь головой качает, под взгляд глаз эльфийских. Она бы сказала, да только они обещали не распространяться о том. Главное, чтобы они не спросили о Кэйи.
И её проносит, те и не вспоминают о человеке, что в самой большой степени заботился о малышке, человеке, что взял её на попечение, стал опекуном, взяв всю ответственность за действия этой неугомонной на себя. Хороший такой, но теперь она не будет трепать ему нервы. И Джинн немного обидно, об алхимике они вспомнили, а кое-ком ином нет.
Альбедо благодарит капитана Гуннхильдр за отсутствие необходимости говорить с этими гадкими созданиями. Вырвать бы им глаза, запихать бы те в глотку, а потом оборвать уши, и кричать, бесконечно долго, пока они не расплачутся, пока не опешат. Плевать, плевать на тех, кому уже предназначена казнь. Они умрут, не завтра, так через пару дней. И разве есть разница, истекут они кровью прямо сейчас или перед его выходом? Они своё отжили, и он о том позаботится. И пусть их кровь — наверняка та ещё мерзость, это совершенно неважно. Он сплюнет её, а потом оставит на месте, пусть местная фауна полакомится их телами. Никто из них не будет в силах помешать ему, никто не встанет на пути, и как бы ни была сильна эта мать-кукушка, ей не устоять перед великим творением его мастера. И пусть ту приняли в ведьмы, совершенно наивно и скоро, никто не увидел в ней того гения, что отчасти привёл их королевство в упадок. И пусть ей наплевать, не всё равно ему. У падшей гордости есть отвергнутое сердце, в лице регента, у них есть оружие в его лице, есть злоба в виде принца и чернь, в их численности. Но если сам он ни за что не подумает о том, то они — запросто. Найдут звёздочку, используют его как ключ, который заставит его обезуметь. Об этом, видимо предупреждали его. Они хотели защитить их обоих от скорейшей гибели, нет, не так, не их, лишь мир. Мир, что не сделал ничего для того, чтобы защитить в своё время их. Он не заслуживает ни единой их жертвы. И правильно ему говорили ни за что не влюбляться в Кэйю, словно знали, тот заставит его обезуметь и он чувствует, чувствует что они совершенно правы. Он хочет наброситься на новорождённого бога, совершенно не думая о том, что это заранее проигранная битва. Ему не одолеть бога, он убедился в этом, когда пытался дойти до пирамиды, убедился когда разговаривал с ним там, в тропиках. Он был почти сломан. Не горели его глаза, не кинулся он ему в объятия как прежде. И прикусив губу, он чётко осознаёт, что всё не так. Прям всё. Кэйа променял свою веру в него на то, чтобы он всё ещё жил, отдал главную ценность любого в городе ветров, и всё ради того чтобы он и милая Джинн вернулись, чтобы жили здесь, и словно своим поступком взывает он их к жизни, просит сохранить его, ведь… Не могла же его жертва оказаться напрасной? Напрасна она лишь потому что виновные в произошедшем прямо сейчас вернулись и хотят заполучить толику его внимания. Он проигнорирует их сейчас, чтобы с первой же встречи сделать так, чтобы их обвинение стало последним, что они в жизни своей услышат.
