Аль-Ахмар ни разу не пожалел о том, что выбрал его. Прекрасный инструмент и человек. И едва ли ему пригодится энергия бездны вновь, зато он сам — очень даже. Прекрасное создание будет обитать около него до тех самых пор, пока небо на них не обрушится. А оно обратит на них свой взгляд в самую последнюю очередь.
Они пищат, пытаясь прикоснуться к избраннику, тянут руки к смуглому телу, говоря о том, что плохие воспоминания должны быть стёрты, и Дешрет начинает злиться, сверкает на них покрасневшими глазами, угрожая иссушить их здесь и сейчас, опорочить остатки чистейшего элемента природы, что поддерживают тусклое свечение в глазах, что выдала жалкая богиня. И это срабатывает. Присмиреют существа, изредка поглядывая на человека, спящего под боком у Аль-Ахмара. И они на секунду теряются, замечая следы бездны на теле чужом, видят яркие жилки на глаза Альбериха и трястись начинают, глаза распахивая. Бездна уничтожила их создательницу, но сладко спит у её давнего знакомого, с которым они расстались врагами. Неужели тьма благосклонна к новорождённому богу? И хочется им прикоснуться, смотрят они в глаза бога внимательно, и не встречая осуждения и злости, кладут ладошки на сильные руки, глаза прикрывая.
И проносится пред их глазами его человеческая жизнь, та, что наступила после перерождения, и таким странным это кажется, ничто ведь не кричало в нём о том, что это могущественное существо, что убьёт всех из воспоминаний, всех кроме тех, кто обитает среди ветров, всех, кроме человека лежащего рядом с ним. Но память его не кормит их, закрыто сердце Дешрета от них, оно не человеческое, не прикоснуться к нему. Они остаются голодными, когда всё перед ними гаснет на моменте, когда он, вместе со своим спутником смотрят на руины престола в пустыне.
И снова их взор на Кэйю падает. Могли ли богини мудрости им наврать? Они между собою были похожи, а вот Аль-Хайтам, на свой воинственный первоисточник — не очень. Как и Альберих совершенно не похож на Пушпаватику, хотя бы тем, что он тварь из бездны, из чьего сердца сочится лишь яд, тот самый, что повредил дереву Ирминсуля корни. Он её дитя, питающее нового бога, в то время как богиня цветов была его чувствами, самыми светлыми и искренними, и пусть они, в какой-то степени, убили её, она никогда не протягивала рук к скверне, не подвергала опасности слишком многих.
Подобную ошибку бог пустыни совершает вновь, выпуская элеазар, без разбору уничтожая каждого, кто посмеется подступить слишком близко к пескам или тому, к кому он прижимается во сне.
— Ты снова выпускаешь тьму… И правда думаешь, что если бездна будет находиться рядом с тобой, а не в твоей голове, то что-то изменится в лучшую сторону? — их вопрос не содержит предупреждения или угрозы, им хочется есть, а для этого нужно прикоснуться к спящему, наверняка у того есть хоть что-то светлое, что будет пригодным для употребления в пищу. Нет, кошмары тоже можно есть, но на вкус они отвратительны. От них всё внутри сворачивается, и кажется, можно к чёрту потерять все свои воспоминания, а это почти погибель. Безвозвратная, беспощадная…
Спящий Кэйа хватает бога за руку, что-то лихорадочно шепча, впивается ногтями к запястье, а после открывает глаза, невольно вздрагивая. И аранары чувствуют, их видят. Видят, и кажется боятся не меньше, чем они сами. Они замечают как меняется божество в лице, оставляя осторожный поцелуй на лбу избранника. И проснувшийся немного успокаивается, устраивая голову на плече Аль-Ахмара.
Они в замешательстве. Бездна могла бы просто вгрызться архонту в глотку, сожрать, принять его облик, а потом вершить свои бесчинства, но вместо этого, спокойно нежится у того в объятиях, даже не думая о том, что стоит бы обратить на них хоть толику внимания.
— Ты, нара, и твой новый бог, отвратительны, — побурчит одно из существо подлетая чуть ближе, с осуждением заглядывая в разноцветные глаза, когда регент оторвёт взгляд от бога, с вопросом заглядывая на странное существо. — Вы вкусили плоть и кровь создательницы, выпустили самое страшное воплощение Мораны, и убили всех людей, не оставив от них даже воспоминаний.
— Ты буквально ешь его сны, неблагодарное создание, — огрызнётся Дешрет, жестом прося Кэйю отстраниться от него, и едва тот поднимет голову прикоснётся кончиками пальцев к зелёной тушке, заблестит опасно песок в его руках, угрожая закружить неугодное создание в своих объятиях, а потом бросить блестящим пеплом к ногам своего повелителя. — Или быть может, заставить вас есть друг друга, ведь его светлые сны будут навсегда закрыты для вас…
Кэйа ласково засмеётся. Хоть кошмары и оставались его частым гостем, приходили они гораздо реже, чем во время когда рядом с ним был Альбедо. Дело ли в его такой же принадлежности к бездне или том, что он сам по себе — бомба замедленного действия, которой суждено взорваться в его руках, и если не убить его, то совершенно точно покалечить, особенно если алхимик потеряет контроль. Кэйе было не по силам остановить его, он не сумеет и сейчас, и потому искренне надеется, что ему не придётся этого делать. Предав обоих, придётся долго-долго зализывать свои раны, ещё дольше унимать истерзанное сердце, что пострадает от его неправильных поступков. И оно тогда точно раскроется, отведёт его на эшафот, шепча, что кровью можно искупить всё. Но то лишь шепотом бездны будет. Смерть ничего не меняет, ведь скорбь их будет ядовитой усмешкой полной презрения. А что может быть хуже, чем чувствовать чужую ненависть даже будучи мёртвым?
Маленькое наглое создание прикоснётся к Кэйе, всего на мгновение, прежде чем оказаться отброшенным на пол касанием пальца Дешрета. Оно зашипит, он не подступится. Всего мгновение — перед глазами стояли лишь столбы дыма и пламени, так похожие на те, в которых была ранена их создательница. Быть может, он вовсе не бездна, а её жертва? Нет, жертвы не сохраняют рассудок, не остаются людьми в течении столетий, не могут здраво мыслить, и не подпускают к себе божественное настолько близко. Не принимают внимания неба, не позволяют сердца своего касаться, не остаются с ними…
Они уйдут, гонимые одним движением мигом посуровевшего бога. Уйдут, с осуждением глянув на избранника Дешрета. Он мог бы выбрать их повелительницу, помочь той обуздать свои силы, но сделал выбор в пользу бездны, куда более страшной, чем они встречали на своём пути. И всё рушится об абсолютно ласковый взгляд глаз-звёздочек. Тварь не может выворачивать свои чувства, цепляясь за потенциального палача, они чувствуют малейшую опасность, и им безумно хочется закричать, попросить бога подумать о нём, найти себе в спутники кого-то менее опасного, растерзать бездну, бросить её растерзанное тело среди песков, занести так, что не отыскать потом никому, да только не услышит их он, похоронит вместо возлюбленного под песками, погубит всё, что осталось от богини мудрости, и завянут её леса, станут похожими на пустыню, не останется в них ничего живого, погаснут тусклые огоньки в глаза бога, отвернётся небо от их желаний и чувств, бросит оно их на произвол судьбы, более не желая их защищать. Разве они виноваты в том, что Дешрет выбрал в союзники и любовники не того человека? Нет.
Бог даёт им неделю на размышление, говоря что будет ждать их с ответом на руке огромного робота, что давным-давно покрыт зеленью. И ничего не остаётся, кроме того как согласиться на встречу. Им не по силам дать бой ни архонту, ни бездне, в человеческом обличии, что на вид кажется куда слабее машин, но на деле, если заглянуть в сердце чужое, выяснится, что это совершенно не так.
Глаза его остановятся на самом старым из них, что, кажется, уже принял свою погибель, но где-то внутри, характерной наивностью властительницы, рассчитывает на спасение. Он позволит им выжить, позволит окружать Кэйю, питаться его снами, но никогда памятью. Регент сам закрыл её для них, вываливая лишь цепкие кошмары, которых он на самом деле не видит. Это, скорее всего, защитный механизм, внушённый порочной гордыней, её остатками в крови избранника. И не вытравить её никак, не заставить естество бездны покинуть тело им избранное. А уйдя, оно заберёт с собою этого человека, в котором он, совершенно точно, нуждается. И хочется ему засмеяться.
