Оби-Ван приподнялся на локте, нежно коснулся пальцами его щеки и сказал: — Энакин. Всё в руках Господа. Не пытайся Его переиграть. Это так не работает.

Энакин улыбнулся.

— Посмотрим.

И Господь решил всё по-своему.

К следующей ночи началась буря. Молнии били в истосковавшуюся по воде землю, но дождь так и не шёл, только ветер рвал с верёвок развешенное тряпьё и стучал неплотно прикрытыми дверьми, а небо раскалывалось и шло извилистыми трещинами электрических всполохов, и грохотало сухим, трескучим голосом.

Энакин был сосредоточен, словно ждал чего-то, а Оби-Ван — спокойней обычного. Он неспешно ходил по церкви, закрывая на ночь ставни и убирая утварь, а Энакин стоял у стены, постукивая пальцами по рукояти револьвера.

Оби-Ван закончил и обернулся к нему.

— Что ж, — сказал он, — возможно — не сегодня.

Но это случилось сегодня.

Небо взорвалось грохотом прямо над их головами, молнии сверкнули сквозь закрытые ставни, и раньше, чем всё стихло, они услышали яростный голос, словно само небо обрело речь: — Кеноби!

Энакин взглянул на Оби-Вана.

— Или сегодня, — пожал плечами тот.

Человек с татуировками на лице шёл сквозь бурю, опираясь на палку, с трудом переставляя и подволакивая покалеченные ноги. Молнии освещали его сгорбленную фигуру, ветер рвал с плеч старое пончо. Человек с татуировками на лице много лет ждал своего часа. И вот он здесь.

Он остановился и что есть силы снова выкрикнул яростным, зычным голосом: — Кеноби!

Дверь церкви отворилась, и двое вышли из неё.

Ветер стал тише, и первые капли дождя упали на землю.

— Кеноби, — сказал человек с татуировками на лице.

— Мол, — ответил Оби-Ван и сделал шаг вперёд.

Энакин попытался было закрыть его собой, но Оби-Ван мягко, но уверенно остановил его и тихо сказал “нет”. И Энакин, всегда возражавший ему, в этот раз почему-то не стал. Голос, который он всегда слышал, сила, которую всегда ощущал, говорили ему: сегодня не твой день. А может быть, не было никаких голосов. Может быть, был только он, Оби-Ван, и сила, исходившая от него. И через весь страх, который Энакин испытывал за него, он увидел: сегодня Оби-Ван не нуждается в его защите. Он был прав, знал это с самого начала. Это его битва. Выстрел, растянувшийся на двенадцать лет.

Мол оскалился, и татуировки заиграли на его лице, меняя узор.

— Сколько лет, — сказал он.

— Мы как раз вспоминали, — вежливо ответил Оби-Ван. — Двенадцать. Надеюсь, ты не хворал.

Мол коротко хрипло выдохнул и ответил:

— Хворал, твоими стараниями.

Энакин всё же сделал шаг вперёд, встав рядом с Оби-Ваном.

— Ты сам навлёк это на себя, — сказал он звенящим голосом.

Мол рассмеялся.

— А твой благочестивый учитель взял правосудие в свои руки, или это рука Господа направляла его, когда он сделал меня калекой?

— Ты это заслужил, — яростно ответил Энакин.

— Нет, — спокойно и негромко сказал Оби-Ван, и Мол против воли вынужден был вслушиваться в его слова, словно бы с уважением, которого не испытывал, и это выводило его из себя. — Нет, не Господь направлял мою руку. Её направляли ярость и скорбь, и Господь спросит с меня за них, когда настанет мой час.

— Он настанет скоро, — прорычал Мол.

Дождь заморосил мелкими каплями. Мол откинул пончо и положил ладонь на рукоять револьвера. Энакин сделал то же самое, но Оби-Ван снова тихо сказал: — Нет.

И эта тихая, мягкая уверенность была способна остановить Энакина надёжней, чем что угодно.

Молния прорезала небо до самой земли за спиной Мола.

— Посмотри, кем ты стал, — сказал он. — Я помню тебя двенадцать лет назад, и что ты теперь? Прячешься, как крыса в норе, в своей старой покосившейся церкви, молишься своему богу. Богу, который позволил твоему учителю умереть, а меня сделал калекой. Который оставил этого мальчишку сиротой.

Энакин выдохнул сквозь стиснутые зубы, и Оби-Ван легко коснулся пальцами его руки. Энакин бросил на него быстрый взгляд. Оби-Ван был спокоен, словно стоял за кафедрой, а не напротив своего злейшего врага, пришедшего убить его. Он даже не касался своих револьверов, будто и не собирался стрелять. “Не смей умирать”, — с внезапным страхом подумал Энакин. И Оби-Ван едва заметно улыбнулся, словно уловив его мысли.

— Посмотри, кем я стал, — негромко ответил он Молу. — Посмотри, что я преодолел. Мы оба в руках Господа, Мол, и вершим Его волю.

— А как же наша воля?! — проревел Мол.

— Никто не отбирает её у нас, — почти ласково сказал Оби-Ван, и Мол снова оскалился, услышав его беззлобный тон. — Ты так и не понял. Мы свободны. Его воля — лишь замысел, который вершим мы своей.

— Так свершится же, — прошипел Мол и выхватил револьвер.

Энакин успел лишь вытянуть свой из кобуры, когда выстрел уже грохнул.

Мол с удивлением смотрел на Кеноби.

Тот стоял, не изменив позы, казалось, даже не шелохнувшись, и револьвер дымился в его руке, прижатой запястьем к бедру.

Мол опустил глаза и всё с тем же удивлением посмотрел на дыру в пончо и бурое пятно, расползавшееся вокруг.

А потом выронил револьвер, поднял голову и прошептал:

— Вот так, всё же.

И, покачнувшись, упал.

Дождь нарастал, молнии стихли и гроза ушла в прерию.

Оби-Ван убрал пистолет в кобуру. Энакин последовал его примеру.

Оби-Ван, не торопясь, сошёл со ступеней, подошёл к Молу и опустился на одно колено. Энакин встал за его спиной.

Оби-Ван перекрестился, мягко коснулся пальцами век Мола и прикрыл их, а потом перекрестил и его.

— Покойся с миром, — тихо проговорил он, — старый враг.

— Всё кончено, — сказал за его спиной Энакин.

Оби-Ван кивнул, не оборачиваясь.

— На этот раз — да.

Дождь лил всю ночь и ещё день, а когда он перестал, Мола похоронили на общем кладбище. Были лишь могильщик, шериф и падре. Падре сказал несколько слов, и могильщик с уважением склонил голову — он сам не видел, проснулся только от выстрела, но говорят, это падре уложил старого бандита выстрелом в самое сердце. Говорят, он чертовски меткий стрелок, этот их падре. Видать, не врут.

— И да простятся нам грехи наши, — закончил падре и перекрестился.

А потом кивнул могильщику, и тот, перехватив лопату, принялся забрасывать могилу землёй.

Падре не стал ждать.

Шериф бросил последний взгляд на гроб и пошёл вслед за ним.

— Что ж, — сказал Оби-Ван, — вот и всё.

— На этот раз ты всё же совершил смертный грех, — сказал Энакин. — С отсрочкой на дюжину лет.

Оби-Ван кивнул и пожал плечами.

— На всё воля Его, Энакин.

— Да, учитель, — смиренно ответил Энакин, и Оби-Ван улыбнулся.