Машинально смотрю в зеркало – неказиста, простенькое худое лицо, бесцветные брови. В зеркальном отражении встречаюсь с гуманитарным взором Жанны. Манит рукой. Оборачиваюсь.

– На тебе медальку? – На кассе у нее целая вазочка медалек в золотинках.

– Школьную-то ты ведь только через год получишь, …если вообще получишь… –лилейным голоском выпевает она, прекрасно осведомлённая мамой о моей неприязни к школьной программе и моих довольно скромных школьных достижениях.

– Умеете вы уколоть, Жанна Дормидонтовна.

Её густые темные «брови персиянки» изгибаются, выражая полное недоумение. Она, конечно же, не Дормидонтовна, да я даже и не знаю ее отчества. Ей всего-то двадцать семь, и мне бы никогда в голову не пришло называть ее по батюшке. Но сейчас захотелось хоть как-то уесть сию бесцеремонную особу – отсюда и выскочила эта «Дормидонтовна».

До нас доносятся притворно бодрые, излишне громкие голоса. Вход в магазинчик забивает толпа из нескольких человек, совершенно бесполезных для нас – это не покупатели, а, скорее, любопытствующие зеваки. Грузные безвкусные дамы в растянутых водолазках с потёртыми сумками, но ярко накрашенными губами. Жанна как профи всегда мне объясняла, такие денег в кассу не принесут – одеваясь на рынке, они бродят по магазинам, чтобы лишь поглазеть. Замечаю среди них нескладного сложения лопоухого лохозавра, вертлявого хлюпкого, в желто-оранжевом прикиде, как у ковёрного в цирковом балагане. У парня несоразмерный его субтильности густенький баритончик, позволющий гипнотически держать этот вьющийся рой матрон возле себя. И он среди них – явно примадонна. Из кожи вон лезет, развлекает. На Жанну хлюпкий тоже произвёл впечатление. Жалость в её глазах, быстро скользнувших по нему, по обратной ассоциации вытащила из моей памяти образ нашего мускулистого школьного мачо Макса.

Макс вдруг как живой увиделся мне. Накаченный франтоватый хлыщ, с претензией на альфа́чество. А по сути, обыкновенный фат и болтун. Вот он, как всегда, выпендривается на переменке, слегка раскачиваясь на стуле, нарочито откинувшись назад и закинув ладони за голову так, чтобы его крутая фирменная футболка чуть поднялась, являя миру «духовное величие» лелеемых им кубиков загорелого торса. И с покровительственной ухмылкой спрашивает:

– Катька, ты куда поступать собираешься?

– На журфак… люблю сочинять истории, – с неохотцей цежу я: вот чего докапывается-то!

И этот пижонистый позёр мне в ответ:

– Не-е, не выйдет из тебя журналиста. Ты недостаточно цинична…

– О моих личных качествах я попросила бы вас не заботиться. Сделайте одолжение, предложите свои услуги кому-нибудь другому, – парировала я.

– А ну-ка, ну-ка, что у тебя за книжка с собой? – сразу переводит он стрелку разговора.

Читает, изогнув мощную шею:

– «Маленький прЫнц»… А-а-а, любовный романчик, значит. Сюси-пуси… – понимающе подытоживает он.

Тут-то я его и умыла:

– Циничный вы наш мачо, вы – воплощенное невежество. «Маленький принц» – книга Антуана де Сент-Экзюпери в жанре философской аллегорической сказки. Это одно из наиболее известных произведений экзистенциализма двадцатого века. Но боюсь, вам постигнуть это, увы, не грозит. Как и многое другое, впрочем.

Так и сверби́ло внутри, открыть бы вдобавок этому дети́не глаза пошире на его примитивность, а напоследок вмазать готовой спрыгнуть с языка фразой: «Зорко лишь сердце, самого главного глазами не увидишь» – из того же Экзюпери. Но осеклась: поняла – лишнее, не в коня корм. И так у него разжижение мозга, его заштормило, слышно даже, как серое вещество об черепную коробку плещется.

Пока перекидывалась с этим пустомелей в словесный пинг-понг, не заметила, как подтянулась публика – свита Макса: прыщавые низколобые обсо́сы из нашего класса в поддельных пою́занных конверсах и одноликих мешковатых толстовках. Макс для них образец и предводитель. Обсосы – все хилые. Их острые суетливые лица хорьков, повинуясь стадному инстинкту, все обращены в мою сторону, но тупость не позволяет им врубиться, что же я только что произнесла. Кое-кто из них, решив и не заморачиваться по этому поводу, позволил себе по-дебильному хохотнуть, сам не разумея над чем. Макс, конечно, возмутился таким нарушением субординации, отвесив одному подзатыльник по нафаршированному котелку. Другому незадачливому бандерлогу – пинок под пятую точку. Те ретирова́лись. Остальные невруба́нты заёрзали, но притихли, беспокойно переглядываясь. Дисциплина была восстановлена.

Я же, рассчитывая на собственный эффект, со всем возможным мне пафосом медленно скрестила руки на груди и, независимо тряхнув жидкими прядями волос,

ла-а-асково так:

– Дисциплина, Максик,… должна исходить изнутри, а не навязываться извне. Так гласит одно из правил джеда́я. Если тебе, конечно, понятно, о чём я.

В ответ – ни гласа, ни воздыхания. Полное безветрие. И вся прыть моего оппонента как-то сникла, как обвисшая тряпица на шесте. Слегка «дав по щам» нашему разлюбезному королю бицепсов, я со скучающим видом удалилась. Пока что это единственный случай, когда у меня получилось изобразить этакую независимую томную суку, однако я не из тако́вских. Честно говоря, подобные закидоны – вообще не моё. Я, хоть и немного заблудший, но романтик. Неисправимый – мне не худо было бы раз в неделю посещать собрания «общества анонимных романтиков»…

…На пороге магазина, прервав мои воспоминания, появилась мама, как всегда, необычайно хороша. Она у меня в стиле – просто асс. Для себя предпочитает классический стиль Одри Хепберн, да и сама чем-то похожа на неё. И это сходство поддерживает соответствующими нарядами и причёсками. Сегодня она облачилась в простое чёрное платье, умело подчеркнув выразительный яркий контраст между своей алебастровой нежной кожей и отдающими углём волосами, приподнятыми начёсом вверх. Среди этих клуш в обществе клоунского вида доходяги, и всяких девок в «леопёрде» с пересушенными желтыми патлами – мама, несмотря на свои сорок два, просто «гений чистой красоты», как из другого, дивного мира.

Мама и Жанна ушли в подсобку сводить дебет с кредитом. А я теперь жду ещё и Янку, предвкушая предстоящее телешоу. За тонкой перегородкой слышно, как мама с Жанной обмениваются раздраженными возгласами, пытаясь сойтись в цифрах. Жанна, разумеется, опережает маму в понимании «цифирьных» процессов, она в них настолько же продвинутей мамы, насколько Моцарт талантливей бедного Сальери. Я прекрасно знаю, что мама несильна в математических расчетах и построениях отчётных документов. Возможно, это – досадное побочное свойство всех обладательниц хорошенькой наружности, наделённых прелестным обаянием непосредственной, естественной женственности.

С отсутствием маминой деловой хватки Жанна давно смирилась. Но нейтральная терпимость всякий раз покидает её, когда дело касается зарплаты, и она всегда упорно добивается уступок в свою пользу.

Мама пытается возмущаться, но по природе своей она больше предрасположена к мягкости, и выходит у нее нечто вроде:

– Жанночка, да разве я тебя обижаю?!

– Да, – в голосе Жанны пошкрябывают саблевидные коготки карака́ла, – обижаете, и это ещё слабо сказано. Вы мне платите мало. И то половину из этого я получаю на процентах.

– Жанночка… но я сама имею в итоге не так уж много, крохи, можно сказать.

Но Жанну не проймешь, её практический ум прекрасно разбирается в доходах мамы, и в том, что получает она их – благодаря ей, Жанне.

Жанну нам просто бог послал. До появления этого титана торговли в облике смуглолицей па́вы мамин бизнес был всего лишь бизнесом красивой неумелой женщины – чисто декоративным приложением к маминой привлекательной внешности. И дела с прибылью обстояли плохо, магазин терпел убытки. Ничего не помогало – ни внешность, ни итальянская кожаная обивка на мебели, ни платья из Милана. Дело чудом держалось на плаву только благодаря папиным финансовым вливаниям…