– Я знаю, Лен, ты об этом говорила вчера, сегодня утром, звонила днём и рассказывала, вечером я пришёл и стал варить себе вареники, потому что ты ищешь, ищешь, а точно надо искать? – меня возмутил и задел голос мужа, но я не подала виду.
– На сегодня я закончу, а завтра достану купленные во время беременности книги, может, просто в них упустила этот фрагмент, – сказала я, подходя к мужу и впервые за вечер, гладя в его глаза. – А ещё, чуть не забыла, енот, я нашла памятку, которую мне отдала медсестра в роддоме, в ней ясно и четко указано: «Прикладывать ребенка к груди по требованию, но не чаще чем раз в 2,5-3 часа».
Дима усадил меня на колени и стал дуть на плечо.
– Ты что делаешь? Отстань и выслушай, мне ещё сказала медсестра из поликлиники (она сегодня приходила), что ребенок может наесться за минут двадцать.
Дима продолжал дуть мне на плечо, будто не слушал меня, а я продолжала сетовать, будто говорю не с ним, а снова с самой собою:
– И вот я не пойму, как возможны эти цифры. Пашенька может есть от двадцати минут до двух часов, потом спать минут десять и снова есть, – я глубоко вздохнула. – Какая-то чушь начинает твориться, я об этом не читала нигде. Зачем ты на меня дуешь? Перестань. Меня это бесит.
– Тебя последние дни бесят все, Лен, – сказал резко муж, снял меня с колен и ушёл в ванную чистить зубы, а мне хотелось кинуть вслед закрывающейся зеркальной двери чем-то тяжёлым, чтоб разбить ее вдребезги.
07.09.2013
Как же мне плохо. Плохо круглосуточно. И от этого «плохо» я не знаю, куда деться
Паша все время не спит. Он кричит, кричит так громко, как не ожидаешь от человека весом в три килограмма.
От его крика всё сжимается, хочется в ответ заорать, просто повернуться в стену, и громко так: «ААААААА!» – и слезы накрывают без конца
И Дима такой ещё с округлёнными глазищами, как рыба, которую выкинуло на берег:
– Лен, чего он кричит? Чего он кричит? Чего?
Заладил, будто «пластинку заело», а я откуда должна знать.
Прям сейчас одела сына на прогулку, спускаемся в лифте, и Паша начинает истошно плакать. Я беспомощно держу его на руках, Дима ухватился за коляску, как тонущий за соломинку, и начал своё:
– Лен, почему он кричит? Это нормально? Он, может, есть хочет? Лен, ответь.
А меня уже «накрывает», начинаю истошно кричать, чтоб перекричать плач Паши:
– Я не сто лет, как мать! Если что, я с ним знакома, как и ты полмесяца. Забыл? Так напомню, – тут я поднесла конверт с сыном к лицу мужа. – Видишь, это Паша, вместе его делали, вместе «вынашивали», вместе рожали, вместе начали воспитывать. Понял?
И тут двери лифта открылись, на нас смотрела бабулька, которая живет, вроде, на третьем этаже, она отошла вбок, пропуская коляску и не сказав ничего, но я понимала, что она всё слышала.
Из подъезда мы выходили вместе, но отдельно:
– Паша, как успокоится, так я вернусь, пока в сквере с ним одна похожу.
Дима ничего не ответил, просто молча покатил пустую коляску в другую сторону.
Паша успокоился очень быстро, засопел, но я не могла прийти в себя, понимая, что муж бесит меня сейчас гораздо больше сына: эти бесконечные вопросы, удивлённые глаза, которые ждут ответа, или как у рыбы, которая ничего не может сказать разумного.
Я подошла к киоску, купила себе белый пломбир, злобно кусаю его, я продумывала развёрнутый ответ, который скажу Диме, когда он снова начнёт своё: «Почему он плачет?», а что если я скажу ему так:
– Уважаемый муж! Сын кричит, потому в бешенстве от желтого цвета боди, и протестует, требуя надеть синие трусы вместо штанов с дебильными лягушатами! Ибо если протестовать, то только в синих трусах!
Нет, какой-то дурацкий ответ. Он даже не дослушает, я ещё раз откусила мороженое и села на лавку, а если так отвечу:
– Он кричит, потому что ты отказался ходить на курсы молодых родителей.
Нет, не пойдёт, я ж знаю, что Дима хотел, но у него не вышло из-за работы. Мороженое капнуло мне на кроссовки, и я уже хотела выругаться вслух, как до меня дотронулась рука мужа.
– Извини, – мы одновременно начали говорить, и заулыбались.
Новоиспечённый папаша сел рядом, а я произнесла немного отрешённо:
– Дим, я не знаю, может плачет, потому что хочет перевернуться, может, рука затекла, может, есть хочет, я честно не знаю, хотя он же недавно ел. И почему он вообще ест все время, смотрит на меня голодными глазами снова ест и плачет, и снова ест.
– Лен, давай положим его в коляску.
– Я так подержу, а то уже боюсь, что проснётся, и снова этот крик, а в книге было написано Красиво: младенец поел, посмотрел вокруг, спит почти двадцать часов первые месяцы. Так и хочется найти автора этой книги, прижать к стене и закричать: «Показывай мне давай таких правильных младенцев! Быстро показывай!»
– Лен, порой мне кажется, что Паша кричит почти двадцать часов, потому что хочет, черт его подери, кричать, – Димка пытался шутить, но мне было не до этого.
– Что-то подсказывает мне, что Он просто хочет есть, но я мама, я должна просто кормить сама. Я и кормлю, а он кричит, – капли мороженого упали снова на кроссовки, Дима достал быстро салфетку, наклонился и стал вытирать.
С минуту мы оба молчали, глядя в никуда. Затем я услышала робкий голос мужа:
– Давай я куплю смеси, их ещё будешь давать. Ты только скажи, что нужно.
Внутри меня всё натянулось, ноздри раздулись, и я начала шептать, сильно артикулируя:
– Все! Повторяю ВСЕ могут кормить сами. Нет женщин, не способных кормить грудью. Все идет из головы, я об этом читала, – Дима не перебивал меня и не пытался спорить, поэтому я стала говорить спокойнее. – Вернее, какой-то там маленький процент не может, а все остальные «придумывают себе причины не кормить». А я не придумываю! Я женщина и кормлю. И точка!
– Я тебя понял, Лисенок. Значит, скоро всё наладится, – произнёс муж, но его тяжёлый вздох говорил о том, что он очень устал.
– Дим, дослушай и не вздыхай так, – я строго посмотрела на мужа. – Смеси портят детей, делают из них больных, иммунитет у искусственников никудышный. Я каждый день говорю сама себе: «Лена, соберись, ешь-пей, все будет хорошо…Но собраться не могу! Черт! Черт! Черт!»
Я начала резко плакать и разбудила Пашу, видя мои слёзы, Дима взял его на руки и стал ходить вокруг лавки, на которой я сидела, ковыряя ногой, приклеившейся к тротуару желтый лист берёзы.
Я говорила сквозь слёзы и какую-то внутреннюю боль:
– От Пашиного крика всё у меня внутри натягивается как струна…Нет, не так даже… натягивается так, будто внутри меня спрятан канат, и два огромных великана, тянут его в разные стороны, пытаясь разорвать меня на тысячи кусков. И разрывают меня под голодный крик сына…крик, к которому ещё добавились колики.
Я не видела ничего вокруг, слёзы, будто ливень стояли стеной в глазах:
– И меня, Дим, «накрывает», накрывает от беспомощности: я не знаю, как помочь, могу только прижать сына к себе крепко-крепко, как самое дорогое счастье в мире, но разве это ему поможет? Это поможет от колик, скажи? Прижать к себе с любовью, когда внутри два великана разрывают тебя на части.
Дима не знал ответа, он просто ходил вокруг лавки с сыном. И я не знала ответа, я просто сидела на лавочке и плакала.
09.09.2013
Я вытащила из ушей наушники, в которых шла лекция президента ассоциации педиатров про верное введение прикорма, вытащила и стала слушать, как сопит Паша, как он набирает воздух в такой крохотный носик, как его приоткрытые губки похожи на изящные изгибы какого-то красивого цветка.
Он будто почувствовал, что его рассматривают, и глубоко вздохнул, немного шевелясь.
Я убрала вниз планшет, пытаясь ногой отодвинуть, как можно дальше, как самое ненужное, что может быть сейчас в жизни.
Мне было так тепло, и даже не от его тела, а от ощущения, что вот он такой маленький настоящий. Ему три недели, всего три, а он такой…не знаю, как выразить словами.
