Вскоре после Малакора, во время одного из моментов отчаяния, Эзра состриг волосы, сам не знал, почему, а потом вспомнил, что рассказывала в детстве мама: у их народа была старая традиция остригать волосы в знак траура. Сейчас она почти исчезла, но старики ещё следовали ей, и Эзра бессознательно выразил своё горе этим почти забытым способом. Но к возвращению Кейнана он снова оброс — непривычно было стриженым и как-то неуютно. Сабина тоже считала, что так ему лучше, только ещё бы покрасить в разные цвета, и вообще было бы загляденье. Гера пожимала плечами и говорила: вообще не пойму, как вы ходите с этой шерстью на голове. «Э!», — окликал её Зеб. «Я хожу с шерстью на всём себе, тебя не смущает?» «Меня офигеть как вы все смущаете», — замечал Чоппер, но Зеб его не понимал.
— Вы решили все свои проблемы? — спросила Гера у Кейнана через несколько недель после его возвращения.
— Да, всё будет в порядке.
— Он ещё переживает?
Кейнан вздохнул и склонил голову набок. Гере по-прежнему было непривычно и больно, что она не видит его глаз, не может прочитать в них, что он думает, хорошо ему или плохо, весел он или печален, заботит ли его что-то или он прислушивается к течению Силы. Ей так сильно не хватало этого. То, кем он был, всегда разделяло их, но они стёрли эту грань, а теперь словно его увечье снова разделило их. Он, наверное, не чувствовал этого, она знала, что он видит её почти как раньше, а в чём-то и лучше, но она не была джедаем. Мол отнял глаза не только у него, он отнял их и у неё. Она больше не могла заглянуть через них в душу Кейнана, и по этому она горевала так же сильно, как по его потере.
— Он никогда этого не забудет, — сказал Кейнан. — Я буду невольно напоминать ему каждый день. Но он справится, и я ему помогу.
— Так, всё хорошо?
— Всё просто отлично, Гера. Гораздо лучше, чем могло обернуться.
Всё отлично, кроме того, что, ожидая от Эзры, что он будет контролировать свои чувства, Кейнан каждую минуту справлялся со своими, и это давалось ему намного тяжелее, чем он надеялся. После Малакора, в своём добровольном изгнании, он всё время думал об Эзре, каждая минута его жизни была наполнена мыслями о нём. Он был сломлен, растерян, и ему казалось, что даже то немногое, что у него было, теперь у него отняли. В отчаянии, потеряв надежду, он утешал себя, представляя, как всё могло бы быть, сложись оно иначе. Иногда ему хотелось отбросить все правила, нарушить все клятвы, забыть о том, что правильно, а что нет, а потом он с горечью понимал, что единственный, кто больше всех пострадает от этого — Эзра. И в этом было даже ещё меньше смысла, чем раньше.
А потом именно мысли об Эзре помогли ему выбраться из той тьмы, в которую он сам себя загнал. И теперь ему казалось, что он понимает всё лучше, чем когда-либо, и знает, что ему делать, лучше, чем когда-либо, только на поверку это оказалось ещё сложнее, чем когда-либо. Он не только смог вернуть то, чего на самом деле никогда не терял — теперь, не имея возможности его видеть, он чувствовал Эзру ещё сильнее, чем раньше. Его близость, каждое его движение, ритм его дыхания, его настроение, его любовь и его желание. И этого было так много, всё это он ощущал так сильно и чётко, что иногда справляться с этим было почти невозможно. Хорошо, что Эзра ещё не мог так ясно видеть его, хотя Кейнан замечал, что он пытается, и теперь чаще, чем раньше. И он знал — не только потому что переживает, но и по той же причине, по которой все остальные стали внимательней слушать его и меньше перебивать. Всех их смущало, что они больше не видели его глаз. Он понимал и старался смягчить это для них, как мог, но им нужно было время. Для них эта травма оказалась не легче, чем для него самого, и теперь, когда он сам уже справился с ней, они всё ещё не могли смириться. Он осязал печаль и сочувствие Геры, злость Сабины, неловкость Зеба, но сильнее них всех он чувствовал Эзру. Иногда, когда они с Герой, Сабиной и Зебом сидели в Призраке, он узнавал о его скором приходе за несколько минут, потому что уже тогда образ его мыслей и эмоций начинал заслонять всех остальных. И он был рад, что никто не видит его глаз, и больше всего, что их не видит Эзра, потому что не был уверен, что будь иначе, он смог бы скрывать себя хотя бы так же, как сейчас.
Всё стало как прежде. Иначе, конечно, но всё же как прежде, а Эзра до смерти скучал по тому, как всё было раньше. Он сам не понимал, насколько устал от собственной злости за эти несколько месяцев, пока не перестал злиться. Так что первое время он ещё был немного сам не свой и всё время норовил проспать двенадцать часов кряду, за что над ним нещадно потешались Чоппер, Сабина и Зеб. Но у него не было сил даже как следует отвечать на их подколы. Кейнан, заметив это, один раз сказал им оставить Эзру в покое, и они даже на время послушались. Они теперь больше слушались Кейнана, и давно было пора. Эзре тоже надо больше слушать, что говорит его учитель. Раньше он пропускал половину мимо ушей и это закончилось Малакором. Больше он этого не допустит. Но при всей решимости Эзры время шло, всё становилось как прежде, и он не мог просто взять и перестать быть собой.
— Ты и не должен, — весело сказал ему Кейнан.
— Но я хочу быть лучше! — возразил Эзра.
— Будь лучше, оставаясь собой, — ответил Кейнан. — Не пытайся стать кем-то ещё. Ты только потратишь силы, пытаясь поступать так, как тебе совсем не свойственно. Твой ориентир — Сила. Она всегда подскажет тебе, что правильно, если ты будешь слушать.
Эзра усмехнулся.
— Ты как будто и не хочешь, чтоб я тебя слушался.
— О, этого я очень хочу. Но я хочу, чтобы и ты этого хотел. Нет смысла в знаниях, вбитых насильно.
И Эзра это учёл. Кейнан будто стал после Малакора доверять ему даже больше, и поначалу это заставляло Эзру снова ощущать жгучий стыд и вину, но Кейнан не позволял ему погрязнуть в них. И со временем Эзра просто стал радоваться его доверию. Теперь, когда он говорил, что слишком сильно устал от тренировок, Кейнан кивал и отпускал его.
— И что, и всё? — удивился Эзра в первый раз. — Не будешь мне эзрать?
— Ты выкладываешься на максимум и гораздо лучше сейчас знаешь свои пределы, чем раньше. Я верю твоим ощущениям. Нет смысла гонять тебя в состоянии, когда у тебя уже нет сил что-либо усвоить.
Кейнан вообще стал больше его хвалить, и Эзра гордился собой, а зазнаваться ему всё равно не давали все остальные. Да и сам мастер всегда щёлкал по носу, если Эзра забывался. Кейнан снова стал таким же весёлым, как раньше, и более спокойным. Иногда он задумывался о чём-то посреди разговора, но, если к нему обращались, всегда отвечал сразу, как будто собственные мысли не мешали ему слушать. Эзра вот, задумавшись, вообще переставал замечать, что происходит вокруг, и иногда Кейнан, заметив это — уж только Сила знает, как он замечал без глаз, — легонько толкал его локтем.
Тени Малакора постепенно рассеивались и продолжали жить лишь в самой глубине души Эзры, иногда всплывая на поверхность и будя его кошмарами по ночам, иногда — приковывая его взгляд к маске Кейнана. Однажды он дал им такую волю, что очнулся лишь от прикосновения — оказывается, он безотчётно протянул руку, чтобы коснуться лица Кейнана, и тот мягко взял его за запястье, останавливая. Эзра был растерян, смущён и зол на себя, но Кейнан улыбнулся и сказал:
— Тебе пора перестать винить себя.
И большую часть времени он этого не делал. Большую часть времени ему было чем занять голову.
Эти жуткие месяцы он был уверен, что всё изменилось, но теперь знал, что это не так. Кейнан был слишком умён и честен, чтобы полагать, что из сокрытия правды выйдет какой-то толк, поэтому он не пытался. Знал, что Эзра всё равно поймёт. Им обоим было слишком поздно что-то скрывать, и если Кейнан ещё бы попытался, если б мог, то Эзра никогда этого не хотел. Он мог бояться, что потеряет любовь Кейнана, но вот уж показать свою он не боялся ничуть. Он хотел её, воспринимал как данность и как счастье, и единственное, что останавливало его — нежелание Кейнана дать ей волю. Он и знал, и не знал, почему — вроде как знал, но не видел в этом того смысла, который видел Кейнан, но Кейнан был его мастером, и это заставляло Эзру останавливаться в нерешительности. Кейнан не отталкивал его и не делал шагов навстречу, при этом не скрывая свою любовь и контролируя её настолько жёстко, что Эзру иногда это даже бесило. Как он вообще делал это? И однажды он просто взял и спросил. Эта была одна из тех ночей, когда тени Малакора пришли в его сны. Он проснулся, тяжело дыша, посмотрел в потолок, а потом спрыгнул с койки, осторожно выбрался из каюты, не разбудив Зеба, вышел на улицу, и, немного постояв, побрёл к ограде, плюхнулся на песок и стал бездумно смотреть в темноту. Кейнан пришёл через десять минут.
