Потом горожане Афин опять обвинили Герода в стяжательстве и невыполнении обязательств по благоустройству Афин. Здесь справедливость оказалась на стороне афинян, и Марк отправил Аттика на год в ссылку в эпирский город Орик. Впрочем, там Герод не скучал, открыв новую школу риторики и окружив себя молоденькими мальчиками, а после отбытия наказания вернулся в дорогой пригород Афин Кефисию, где у него находилась богатая вилла.

Сложные, местами запутанные отношения связывали их. В них переплелись и уважение, и ненависть, и презрение. Марк не питал приязни к Героду за его высокомерие, безудержное самовосхваление, за то, что ритор всегда был на стороне семьи Цейониев в любых вопросах, будто это были какие-нибудь скачки, в которых возницей партии зеленых-Цейониев выступал Герод Аттик, а за партию синих-Антонинов – Корнелий Фронтон. И тем не менее, Марк оценил бесстрашный поступок Аттика, отправившего объявившему себя императором Авидию Кассию всего два слова: «Ты безумец!» А ведь тогда еще ничего не было ясно, и победа Марка Антонина была неочевидна.

Герод, конечно, обладал храбростью, этого у него не отнимешь.

Сейчас, открыв послание, отправленное на дорогом пахнущем благовониями пергаменте, Марк обнаружил, что Аттик вдруг впал в слезливый тон, какой был ему совершенно чужд. Ритор жаловался на то, что император забыл его, старого друга и ничего не пишет. А ведь раньше у дверей дома Аттика, можно сказать, толпились посланцы, наступая друг другу на пятки, и все везли письма от Марка Антонина, одного из мудрейших и славнейших цезарей.

«Ему что-то нужно от меня», – подумал Марк. Но затем эту мысль сменила вторая о том, что Аттик не нуждается ни в чем: денег у него достаточно, ведь он самый богатый человек Греции, известности ему, основателю нескольких школ риторики, тоже не занимать. Что же ему нужно?

Раздумья об этом на какое-то время овладели Марком, но вскоре были вытеснены повседневной суетностью, разными заботами важными или второстепенными, но которые он не мог оставить без внимания. Каждый день и в Александрии, и в Смирне ему докладывали секретари по латинским и греческим делам, делились своей озабоченностью братья Квитилии, часто находившие нарушения постановлений и указов императора в деятельности наместников и прокураторов Азии. Отец и сын Северы, занимали внимание рассуждениями о обострившемся соперничестве различных философских школ, особенно в Ахее, волны которого докатывались до Рима.

«Нам надо расставить все по местам, – говорили Северы Марку Аврелию, – ни к чему погружаться в пустые споры о правоте Аристотеля, Сократа или Платона с Диогеном. У каждого можно найти что-то полезное, пригодное для постижения истины».

Марк слушал их, соглашался – сейчас, когда империя наконец достигла мира, как потрепанный бурями корабль достиг гавани, всем требовался длительный отдых от кровавых боев, от тяжких трудов, и даже от докучных философов, порою не знающих отдыха в работе своим языком.

Много времени проводил Марк и с Помпеяном. Они могли обсуждать с ним все: и военные вопросы, и назначение новых наместников в провинции, и семейные дела, ведь Помпеян приходился Марку зятем.

О письме Аттика Марк вспомнил уже на корабле, когда они в начале сентября отправились в Грецию. Море еще было спокойным, но спокойствие казалось угрожающим, потому что не за горами то время, когда северный Аквилон нагонит холодные тучи, а потом вздыбит волны на недосягаемую высоту и бросит их на все что попадется – будь то одинокий корабль, флотилия или каменный берег, кажущийся неприступным. Потому, послушав советы бывалых моряков, Марк дал приказ отправится в Ахею как можно раньше, чтобы успеть пристать к греческому берегу до начала осенних бурь.

Итак, письмо Аттика.

Северы, когда говорили о бурных спорах философов, упомянули о желании афинян иметь в своем городе четыре кафедры философии, которые оплачивались бы из императорской казны, а философы-наставники состояли бы на службе государства. Тогда все споры бы утихли и каждый занялся своим делом, то есть обучением любви к мудрости, как ее понимали корифеи всемирной философии.

Что же, видимо, следует пойти им навстречу. К тому же это хороший повод примирить Герода с горожанами, а то их застарелая вражда плохо сказывается на образе империи, созданном Марком Аврелием – государстве, где все устроено согласно Природе целого. Такие гордецы и себялюбцы как Аттик, опровергали этот образ одним своим существованием, не говоря уже о поведении. Он, Марк, и сам был бы не прочь показать благожелательность своей души, четко обозначить, что все недоразумения между ним и учителем риторики оставлены в прошлом.

Прямо тут, на борту корабля, он написал Аттику ответное письмо, полное сожалений об их прервавшихся отношениях, о смерти своей жены, о своих недомоганиях.

«Но я молюсь за тебя, – подчеркнул он, – чтобы у тебя было хорошее здоровье, и чтобы ты не считал себя обиженным за то, что, обнаружив скверные поступки твоих вольноотпущенников, я обошелся с ним благожелательно и наказал достаточно мягко – тридцать ударов плетьми, конечно, не сравнятся с распятием на кресте. Не сердись на меня за это! Однако если же я все же тебя обидел, требуй от меня законного возмещения в городском храме Афины во время мистерий. Ибо в самый разгар войны дал я обет принять посвящение и надеюсь исполнить это с твоей помощью».

Здесь Марк упомянул Элевсинские мистерии. Признаться, Элевсин с давних пор не давал ему покоя, с тех самых, когда он услышал о посвящении в таинства покойного брата Луция Вера. Что и говорить, Луций обошел его здесь, опередил, хотя приобщаться по мнению Марка, они должны были одновременно. Может потому, что этого не произошло и так затянулась война с германцами.

Сентябрьская погода в Афинах была благодатной, уже прошла та жара, которая донимала Марка и его свиту в Александрии. Напротив: ветер, солнце, тени от заданий, казалось, нежно ласкали его своими воздушными, солнечными или прохладными пальцами, забирались в седые кудри на голове, шевелили бороду, заставляя губы, обычно растянутые в ироничной усмешке, на сей раз просто улыбаться безо всякого умысла.

Греция для Марка являлась колыбелью человечества, естественно разумного, ибо для северных варваров или парфян, заселивших восток, эта земля не представляла интеллектуальной ценности. Для них это была лишь страна, которую можно было хорошенько пограбить и увести население в рабство.

Разве Балломара – Марк припомнил вождя маркоманнов – интересовал Сократ или Аристотель? Разве царь Парфии Вологез восхищался Александрийской библиотекой? Конечно, нет! Встреть Балломар Сократа или Аристотеля вживую, он приказал бы их обратить в рабство. А если бы они к тому времени оказались в преклонном возрасте запросто приказал бы убить, чтобы не кормить этих стариков.

Вологез, в свою очередь, захватив Александрию, приказал бы сжечь библиотеку дотла, потому что мудрость, хранившаяся там, никак не помогала завоевывать новые земли. Она могла помочь понять самого себя, постичь людей и сделать жизнь вокруг лучше. Но разве это нужно завоевателю и царю царей Вологезу? Ему не нужно, а Марк Аврелий Антонин не отказался от лишней крупицы знаний и с удовольствием проводил время в тишине Александрийской библиотеки, читая древние манускрипты.

Их встречали многие жители Афин, которые высыпали на улицы, кричали приветствия, энергично размахивали руками, показывая жестами как они любят императора. Из Пирейского порта Афин Марк со свитой отправились во дворец наместника, где им предстояло поселиться на некоторое время. Богатые, знатные жители, как и в других городах, сопровождали их на этом пути. Двигаясь в носилках, Марк заметил, что к нему приблизился худощавый человек, в красиво расшитой золотыми нитями тунике. Его старое лицо с выпирающими скулами было обращено вперед, на дорогу, он не смотрел на паланкин государя. Как будто старец хотел, чтобы император его самолично заметил и окликнул. Это был, конечно, Герод Аттик. Старый гордец, и здесь показывал свой нрав.