А пока… Прощайте пышные пальмы и поражающий роскошью дворец Птолемеев, прощайте теплое солнце и ласковое море! Прощай Фаросский маяк! Прощай и ты, благодатное спокойствие, заставившее забыть обо всем стороннем, ненужном, суетном и посвятить это время только самому себе.

Марку знакомо это сильное и пронзительное чувство – чувство расставания, ведь он не раз прощался с тем, что было дорого. Вряд ли когда-нибудь он сюда вернется, потому что нескончаемые дела, вечные переживания за судьбу Рима унесут его навсегда, как ветер безвозвратно уносит в морскую даль облака. Вот они летят, побережье все дальше и дальше и нет никого вокруг, только небо и волны, да чайки, летящие за кармой. Такое же чувство он испытывал в горах Альп, когда смотрел на бездонную синеву неба и пытался найти на нем лики богов. Тогда он побоялся расстаться с увиденным и поклялся вернуться назад. И он выполнил свою клятву, пусть даже для этого пришлось воевать. Но увидеть Египет уже не сможет.

Он долго стоит на палубе, провожает взглядом Фаросский маяк, издалека кажущийся устремленным вверх пальцем. Палец становится все меньше и меньше пока не превращается в далекую точку на горизонте. На глаза набегают слезы, которые теперь нередки на его лице. Это старость размягчает так душу? Возможно. Хотя философия должна, наоборот, ее закалять. Он увещевает себя, успокаивает теми словами, которыми приходится часто успокаивать других.

«Все это было до меня и будет после. И кто-то другой также будет смотреть на Фаросский маяк, думая о бренности живущего и вечности мироздания. Да, нас не будет, но будут другие, ничем не хуже, чем мы, а может и лучше».

Когда темнеет и на небе высыпают мерцающие звезды он позволяет увести себя в теплую палатку, поставленную прямо на палубе, где уже приготовили ужин и где его ждут близкие друзья, родственники, не желавшие мешать его думам…

В Антиохии Марк устроил игры, впрочем, сам на их открытии не присутствовал, предоставив участвовать Коммоду – мальчик любит состязания, любит зрелища, вот пусть и развлекается. Именно тогда Коммод услышал восторженный рев зрителей на трибунах, во весь голос приветствовавших сына императора. Несдержанная публика была в восторге от его лицезрения и, конечно, хотела выразить особую радость по поводу полученного от Антонинов прощения. В этом был весь характер сирийцев: легкий, вспыльчивый, увлекающийся. В прошлом году их увлек за собой Авидий Кассий, которому они присягнули на верность, а до него был император Луций Вер, покойный брат нынешнего.

Луций Вер пользовался их особой любовью за веселый нрав, за стать, за доброту, за то, что полюбил женщину из Ионии, звавшуюся Панфией. И, наконец, за то, что намеревался разделить империю пополам, как некогда сделали Октавиан Август²⁶ и Антоний²⁷, и провозгласить столицей Антиохию. Здесь бы сирийцы утерли нос своим вечным соперникам египтянам, ведь до этого Антоний выбрал своей резиденцией Александрию из-за Клеопатры.

Поговаривали – эти слухи появились давно, – Коммод не сын Марка, а сын Луция Вера. Что же, тем лучше! Он такой же красавец, как и его возможный отец, которого помнили многие, и его, как Луция Вера, Антиохия будет любить всей душой. Именно поэтому Коммод слышит сейчас восхищенные крики зрителей, именно потому ему так азартно рукоплещет весь театр. Они возбужденно кричат: «Оставайся с нами, наш цезарь!», «Правь нами наш Коммод!» и Коммод чувствует в себе нечто новое, которого ему так не хватало. Это любовь! Его никто не любил кроме Помпеяна, а здесь… Тысячи людей машут ему руками, он видит улыбки, восторженные лица, он видит любовь в их глазах, безмерное почитание и даже если они притворяются, то делают это хорошо. В любом случае, он, Коммод, сегодня счастлив.

Он радостно машет в ответ, от избытка чувств обнимая стоявших рядом Клеандра и Саотера, кричит всем: «Здравствуй, Антиохия!», «Я всех вас люблю!» и этот день запомнится ему надолго, пожалуй, на всю оставшуюся жизнь. А потому он будет любить Сирию, больше, чем все остальные провинции империи.

Потом они поехали к Тавру, чтобы пройти через Киликийские ворота. Их путь лежал мимо Халалы, где скончалась Фаустина. Марк отдал приказ повернуть к городку, чтобы лично убедиться в успешном строительстве храма в честь покойной жены, посмотреть, как благоустраивают это поселение. Еще раньше он переименовал его в Фаустинополь.

Он освятил новый город, прошелся по его улочке, пересекающей центр и, в целом, остался доволен. Боги без всякого сомнения приняли к себе его жену на небо, раз на земле все идет без задержек и каких-либо затруднений: храм в ее честь почти закончен, вокруг Фаустинополя выросла высокая и крепкая стена, которая защитить от врагов, если они появятся, под защиту этих стен активно переселяются новые жители. Совсем скоро город начнет процветать и все благодаря тому, что Фаустина здесь рассталась с жизнью.

Пожалуй, Марку стоило бы записать в своих дневниках, что смерть одного всегда дает начало другому, которое может быть, как живым человеком, так и всего лишь камнем. В случае с Фаустиной это оказался камень, в который облачен ее город, ее храм. Теперь молодожены будут приходить в храм и делать жертвоприношения в честь покровительницы, девичья коллегия жриц будет молиться и почитать Фаустину. Ей воздвигнут золотую статую в Риме, в театре, где она восседала рядом с Марком, а статуи из камня поставят во многих провинциях империи.

И все же не камень расскажет о ней, а общая память!

Она остается после каждого, с той лишь разницей, что может запечатлеться в одной семье или одном городе, а может и во всем мире. И Марку хочется, чтобы о Фаустине помнили везде, как о его спутнице, с которой он прожил долгую жизнь, а не как о чье-то любовнице или того хуже, предательнице, ставшей таковой под конец их супружества.

Древний город Смирна, лежащий в Ионии²⁸, порт которого был воротами в Азию, на сей раз должен был открыть ворота на запад и выпустить императора в Грецию. Марк впервые посетил столицу провинции, где по некоторым преданиям родился Гомер, отсюда была родом женщина, завладевшая сердцем его приемного брата Луция Вера. Со Смирны начал победоносный поход на восток македонец Александр. Именно он отдал приказ перенести городские стены вглубь полуострова к горе Пагос, где потом его соратники Антигон и Лисимах выстроили мощную крепость и где был возведен Акрополь. Крепость и сейчас сторожит покой города, увенчивая как короной своими стенами вершину холма.

Марк осматривает неприступные стены и башни издалека, желание забраться на них у него не возникает. Он и так повоевал достаточно, и потому решил, что лучше увидеть мирные храмы, чем военные казармы. Он воздерживается от посещений святилищ Зевса и Кибелы, но в храм богини Афины с удовольствием входит. Это строение великолепно снаружи, великолепно внутри. И сама богиня великолепна – разрисованная красками, украшенная золотыми браслетами и цепочками она возвышается в центре зала, держа в одной руке копье, а в другой щит. Богиня мудрости и военной стратегии, почитается в Греции как одна из самых могущественных. Марк тоже возносит ей молитвы, но молится не о даровании победы, а о мудрости, которой, как кажется, ему не достает. По крайней мере, он так считает.

Он гуляет по главной улице, называемой Золотой. Она вымощена каменными плитами и такая же прямая как в Александрии. Марк разглядывает другие улицы, расположенные под прямым углом к главной, обращает внимание и на окружившие город акведуки – проводники воды. Эти длинные, высокие водоводы похожи на руки каменных исполинов, обнявших Смирну, дарующих жизнь этому славному городу. Он замечает и знаки, оставленные до него известными правителями. Александр Великий ступил на берег Ионии, чтобы покорить мир. У побывавшего здесь императора Адриана задача была поскромнее – он всего лишь построил зернохранилище. Оставит ли и Марк здесь след? Ему хочется сделать для города что-то хорошее, например, возвести новый театр, поскольку старый требует ремонта, да и вмещать всех желающих горожан уже не может.