Последовала небольшая пауза. Спустя несколько часов, Сибель с восторгом бы отзывалась об ударе, нанесенном делу короля. Ее отец не нарушил бы клятвы верности, данной Генриху, но Сибель такой клятвы не давала и не видела роичин, почему ей не следует высказывать свою точку зрения – в безопасной компании, конечно. Однако стоило рубахе разойтись и обнажить тело Уолтера, демонстрируя несколько гноящихся рубцов и ужасный синяк на плече, Сибель вдруг подумала, что только благодаря некоему чуду битва не сложилась по-иному. Что, если бы именно Уолтер остался лежать на поле брани перед замком Монмут? Но разве другие мужчины не имели жен, сестер, матерей? Она, конечно же, не радовалась их смерти. Вдруг Сибель содрогнулась, вспоминая ввалившиеся глаза матери и бабушки, когда их мужья уходили в бой.

– Что-нибудь не так? – спросил Уолтер, почувствовав дрожь, пробежавшую по ее телу.

– Нет, все нормально, – ответила девушка. – Просто дотронулась до мокрого рукава. Стоя на коленях у огня, я разогрелась от работы.

А когда он, не вполне удовлетворенный ответом, смерил ее недоверчивым взглядом, она принялась лихорадочно придумывать, чем бы отвлечь его внимание, и вспомнила странную фразу, которую он обронил во время своего повествования.

– Вы догадываетесь, что там была настоящая сеча? – вопросительно повторила она. – Что вы имеете в виду? Вас там не было?

– Был, – ответил Уолтер, печально усмехнувшись. – Меня уверили, что я выполнил свой долг, но, сказать по правде, я не очень хорошо помню прибытие армии и то, что произошло после. Когда я очнулся в Абергавенни через день после битвы, то решил, что меня взяли в плен.

– Вам нанесли удар в голову? – обеспокоено спросила Сибель, поспешно поднявшись на ноги и заглянув Уолтеру прямо в глаза. – У вас случались другие провалы памяти?

– Нет, и мне не нанесли удар в голову. Это весьма странно. Я думал так же, как и вы, но голова была единственной уцелевшей частью моего тела. Дэй тоже думал, что меня, должно быть, оглушили, ибо я въехал в замок, свалился на свою походную кровать и не приходил в себя все то время, пока они переносили меня в палату, разоружали и зашивали. Он велел лекарю хорошенько осмотреть мою голову. Лекарь сказал, что там нет следов удара. Я и сам это чувствовал, и все как будто было хорошо.

– Не могу сказать, что я высокого мнения о знаниях лекарей, – заметила Сибель, рассматривая синяк, который открыла. Она разрезала еще несколько ниток и скинула рубаху, разглядывая остальные ссадины на теле Уолтера, и покачала головой. – Здесь что-то не так, – пробормотала она скорее себе, чем ему. – Другие ссадины сливаются в желто-зеленые тона, и здесь нет опухоли.

Она осторожно прощупала раны, бессознательно подвинувшись ближе. Уолтер в ту же секунду резко отвернул голову в сторону.

– Простите, – сказала Сибель. – Я причинила вам боль? Здесь болит больше всего?

– Нет, – ответил Уолтер сдавленным голосом.

– Сейчас не время для героизма! – резко выпалила Сибель. – Я буду гораздо больше вам благодарна, если вы накричите и позволите мне выяснить, в чем дело.

– Я и не строю из себя героя. Уверяю вас, там, где вы касаетесь меня своей рукой, мне не больнее, чем в любой другой части моего тела.

– Тогда почему же вы отворачиваетесь? – спросила Сибель, ибо голова Уолтера все еще была повернута.

– Потому, что, если я поверну голову и, открыв рот, начну говорить, все кончится тем, что я превращусь в младенца, берущего грудь матери.

Сибель открыла от изумления рот и резко отпрянула, сообразив, что ее хорошо сформированная грудь находилась как раз напротив того места, где был бы рот Уолтера, смотри он прямо перед собой.

– Почему же вы мне ничего не сказали об этом? – недовольно спросила она.

Конечно, она злилась не на Уолтера, а на себя. После первого неловкого диалога насчет того, что Уолтеру необходима жена, она твердо решила следить за своей речью и действиями, помнить, что он ей не отец, не брат и не дядя, но снова забылась. Безопасности ради она подошла к нему из-за спины, откуда могла видеть не хуже и не создавать проблем.

Наступила короткая пауза. Уолтер понимал, что Сибель не ожидала, да и не хотела ответа на свой вопрос. Понимал он также, что, по всей вероятности, ему не следует отвечать, по это желание было непреодолимым.

– Зачем мне жаловаться на то, что доставляет удовольствие? – спросил он.

– Какая грубость! – рассердилась Сибель, но испортила строгость сдавленным смешком.

Ей не удавалось, с печалью думала Сибель, следовать сонету матери и держать Уолтера в постоянной неуверенности, но он был таким забавным, что подобная задача оказалась тяжелой. С первым замечанием насчет жены она, бесспорно ошиблась, и после этого разговор как-то не вязался. Если бы он сказал нечто о любви, она бы постаралась сохранять сдержанность и строгость. Но как можно злиться на такие замечания, какие делал он? Она снова улыбнулась, вспомнив, что «штуковиной, мешавшей ему сидеть на стуле», явился вопрос, который он хотел задать ее отцу.

Ее пальцы продолжали исследовать его синяки, и иногда Уолтер вдруг вздрагивал и говорил:

– Здесь.

Сибель тотчас же отнимала руку, уводила ее и осторожно прикасалась к нему в другом месте.

– Лучше? Хуже?

– Не знаю, – отвечал он, стиснув зубы.

Она прощупала выпуклость плеча, верх, заднюю и переднюю стороны, но не стала ничего спрашивать, ибо почувствовала, как слегка расслабилось тело Уолтера.

– Все не так уж и плохо, – удовлетворенно сказала она. – Вы сломали ключицу рядышком с плечевым суставом. Кость срастется легко. Я опасалась, что вы повредили сустав, что было бы очень скверно, ибо даже когда он заживает, то порой костенеет и причиняет постоянную боль. Лекарь, смотревший вас, – неуч.

– Скорее всего, у него хватало забот о тяжело раненных, – возразил Уолтер.

– Скорее всего, – согласилась Сибель.

Она немного колебалась, как поступить с раной, которую обнаружила. Вправить кость ей не составляло труда, но она сомневалась, правильно ли она это сделала. Лучше спросить совета. Ей также понадобятся мази для порезов: они заживали неважно. Будет гораздо проще, если Уолтер примет баню, тогда можно будет промыть все сразу. Единственной другой серьезной раной была травма левой ноги, из-за которой он и хромал. Сибель подошла к нему спереди и сказала отрывисто:

– Встаньте и снимите чауссы[8].

Уолтер слегка подпрыгнул. Открытие Сибель одновременно порадовало и раздосадовало его. Он тоже боялся, что поврежден сустав, ибо такая рана могла оставить его калекой на всю жизнь. Сломанная ключица была гораздо лучше, но досада заключалась в том, что на некоторое время он стал небоеспособным. Он как раз размышлял, как ему с этим поступить, поэтому приказ Сибель застал его врасплох.

– Нет! – воскликнул он.

Сибель уставилась на него изумленным взглядом.

– Но я должна взглянуть на вашу ногу, – сказала она, – Я не могу осмотреть рану через ткань.

– Вы увидите не только мое разбитое колено, но и нечто другое, – сдержанно возразил Уолтер.

Сибель озадаченно нахмурила брови.

– Я знаю, что мужчины сложены иначе, чем женщины. Вы будете не первым голым мужчиной, которого я видела.

– В подобном состоянии – первым, – отрезал Уолтер. – Ради милосердной Марии, Сибель, найдите мне, чем прикрыться. И позвольте мне просить у вашего отца вашей руки. Когда вы будете моей, то можете делать со мной все, что вам будет угодно.

На самом деле Уолтеру не удалось поговорить с лордом Джеффри до прихода следующего дня. Столкнувшись с такой решительностью, Сибель убежала, чтобы заодно и получить авторитетное мнение, и встретила свою матушку, уже направлявшуюся к ней. Поскольку за графом Пемброком ухаживали Рианнон и Элинор, Джоанна была свободна и сочла нужным проверить, чем занята дочь. Более того, она решила, что Сибель и Уолтер оставались наедине уже слишком долго. Джоанну несколько раздосадовал озорной каприз матушки столкнуть молодых людей вместе, ибо она чувствовала, что состояние Уолтера может побудить Сибель на чрезмерную заботливость.