Я не собиралась подходить. Но сейчас мои ноги сами несут меня туда. Элина нервно дергается, словно хочет защитить мертвого Юру от меня. Я усмехаюсь. Уж в чем, а в ее защите он никогда не нуждался. Останавливаюсь совсем близко. И, спрятав руки глубоко в карманы, смотрю на хорошо знакомое лицо. Правда, теперь с трудом его узнаю. Потому что передо мной одна пустая оболочка. Как одежда, которую сбрасывают, когда она становится не нужна. И я не вижу перед собой Юры. А лишь ту одежду, что он носил здесь, на Земле. Странно разговаривать с одеждой, поэтому поднимаю взгляд к небу и еле слышно произношу:

– Я найду того, кто это сделал. Ты меня знаешь. Обещаю, я его найду, – прямо в этот момент вдалеке яркой вспышкой сверкает молния, и грохочет гром. Хотя дождя нет, и вообще на небе ни облачка. Не могу понять, что это: одобрение или предостережение. Но мне все равно. Как обычно, поступлю по-своему. Так, как считаю правильным.

Все остальное происходит очень быстро. Гроб закрывают крышкой и опускают в яму. Засыпают землей. Устанавливают деревянный крест с табличкой и заламинированной фотографией. Небольшой земляной холм обкладывают венками и заваливают все цветами. Среди присутствующих передают бутерброды и пластиковые стаканчики с водкой. Не знаю, кто этим озаботился. Наверное, мама с тетей Олей. Люди собираются небольшими группками и поминают Юру, что-то тихо обсуждая. Я медленно брожу вокруг, прислушиваясь к разговорам.

А дальше отец приглашает всех на поминки в ресторан. Тем, кто на машинах, сообщают адрес. Для остальных папа забронировал автобус, который ждет за воротами. Люди потихоньку подтягиваются к выходу. Мы с Кириллом замыкаем шествие и садимся каждый в свою машину. Это не первые похороны, на которых я присутствую. Но дальнейшую и самую бессмысленную их часть – поминки – обычно игнорирую. Слушать фальшивые, хвалебные речи тех, кто лишь изредка общался с покойным, нет никакого смысла. А тем, кому он был по-настоящему дорог, в этот момент слишком больно, чтобы они произносили что-то осмысленное. Но сегодня особый случай, и я еду в ресторан.

В большом зале, отделенном от основной части специальными ширмами, уже накрыты столы. Официанты суетятся вокруг, расставляя последние блюда с закусками и выпивку. Папа с мамой садятся во главе. Рядом с ними тетя Оля и Элина. Остальные тоже постепенно рассаживаются. Я устраиваюсь сбоку, выбрав самое удобное для обзора место. И тут же справа от меня опускается на стул Кирилл. Элина бросает на нас обоих убийственный взгляд. Забывая, что на меня такие вещи не действуют. И на Кирилла, судя по всему, тоже. Он даже не поворачивает головы в ее сторону. Словно, ее вообще здесь нет.

Вижу, как папа тихо переговаривается с невысоким полноватым мужчиной. Тот кивает и выходит вперед. Это ведущий. Он говорит несколько общих фраз, соответствующих печальному мероприятию. И передает слово кому-то из гостей. После этого все пьют, и ведущий поднимает следующего. Поминки идут своим чередом. Пространные речи перемежаются выпивкой. Лица присутствующих постепенно расслабляются и краснеют. Я почти не вслушиваюсь в слова. Но внимательно слежу за открывающимися мне подлинными эмоциями.

Мы с Кириллом почти не разговариваем, так как оба заняты делом. Лишь ближе к концу, когда подают кофе и десерты, он наклоняется ко мне и спрашивает:

– Скоро все закончится. Поедем к тебе? Надо обсудить.

– Согласна, – киваю и поворачиваюсь к нему. Наши лица оказываются совсем близко друг к другу. Отстраненно замечаю, как необычно окрашена радужка его глаз. Ближе к зрачку зеленый цвет насыщеннее. А по краю переливаются бликами янтарно-желтые вкрапления. От чего глаза кажутся колдовскими. А еще очень знакомыми. Будто я видела их раньше. С удовольствием втягиваю носом такой приятный мужской запах. Естественный и полностью натуральный. И только сейчас ощущаю, как устала от какофонии искусственных ароматов, наполняющих это помещение. Так что до сих пор инстинктивно дышала вполсилы. И иногда даже затаивала дыхание, когда меня окутывал шлейф чьих-то духов.

Взгляд Кирилла вдруг неуловимо меняется. И почти сразу ощущаю охватывающее его напряжение. Вижу, как широкая ладонь с длинными пальцами, лежащая на столе, тянется к моей руке. Быстро убираю руку себе на колени и откидываюсь на спинку стула, увеличивая дистанцию между нами. Ладонь замирает на месте и сжимается в кулак. И в этот момент я отвлекаюсь, потому что слово берет Элина. Встает, стискивая бокал так сильно, что ее пальцы белеют от напряжения. Голос тоже слегка дрожит. Непосвященные вполне могут поверить, что она так переживает из-за Юры. Только здесь полно наших знакомых, которые всего пару дней назад наблюдали, как она виснет на другом мужчине. И не лень ей притворяться? Впрочем, сестра начинает говорить, и все становится на свои места.

– Мне очень тяжело думать о Юре, – всхлипывает Элина. – Ведь мы любили друг друга. У нас была вся жизнь впереди. И все могло бы получиться. Но есть люди, которым не дает покоя чужое счастье. Они врываются в него грязными сапогами и топчут все хорошее и светлое, что только найдут. Юрочка был прекрасным человеком и не замечал в других грязи, черноты. Легко поддавался на внешнее фальшивое очарование. Из-за коварных козней мы с ним расстались. Но он быстро понял, что к чему. И попросил меня вернуться к нему. А потом его убили… – Элина вперяет в меня мрачный взгляд. Гости за столом, понимающие подоплеку ее слов, начинают на меня оглядываться. Тетя Оля, догадываясь, к чему все идет, пытается ухватить дочь за локоть. Но та отбрасывает ее руку и продолжает: – Ради светлой памяти Юрочки я должна открыть всем глаза. Сказать правду о той, кто помешал нам быть вместе, – в этот момент отец громко кашляет, стараясь привести Элину в чувство. Но ее уже несет. Из-за переполняющей ее ненависти ко мне она даже готова рискнуть его поддержкой, которой всегда с удовольствием пользовалась. Я смотрю сестре прямо в глаза. И улыбаюсь. Приподнимаю брови и слегка киваю, приглашая ее продолжать. Не собираюсь затыкать ей рот. Но она прекрасно знает, что я не постесняюсь ответить.

Почти целую минуту длится наше противостояние глаза в глаза. Кажется, в ожидании скандала люди вокруг затаили дыхание. Не слышно ни одного слова, ни звука. Даже те, кто не в курсе наших сложных отношений, реагируют на напряженность момента. Краем глаза замечаю, как подался вперед Кирилл. Тетя Оля сидит с бледным лицом и нервно кусает губы. А папа, сдвинув брови, гипнотизирует Элину взглядом, готовый в любой момент ее прервать. Но она смотрит только на меня. И моя улыбка становится шире. Наконец Элина судорожно выдыхает и опускает глаза. Бормочет что-то о том, как ей сейчас тяжело. Почти падает на стул, словно ноги отказываются ее держать. И закрывает лицо ладонями. Окружающие понимают, что представление отменяется. И отворачиваются, продолжая свои беседы. Кирилл расслабляется и тихо ругается сквозь зубы.

Папа подзывает ведущего и что-то ему говорит. Тот возвращается на свое место и произносит заключительные слова, давая всем понять, что поминки подошли к концу. Гости потихоньку начинают расходиться. Вижу, как тетя Оля с мрачным лицом подходит к дочери и тянет ее за руку к выходу. Та даже не сопротивляется. Людей в зале почти не остается, и я решаю, что можно ехать домой. Но сначала иду к родителям попрощаться. Папа вопросительно смотрит на меня и интересуется:

– Ты как?

Пожимаю плечами:

– Все нормально, не переживай. Сам знаешь, меня такие вещи не задевают.

– Я поговорю с ней, – хмурится он. – Долго терпел, но это уже за гранью.

– Как хочешь. Вряд ли она способна услышать голос разума.

В этот момент рядом с нами останавливается полноватая женщина лет тридцати. И смущённо поглядывая на отца, говорит:

– Большое вам спасибо, что взяли на себя все заботы. И вообще за Юру! Я его двоюродная сестра, Надя, – под строгим взглядом отца она тушуется еще сильнее и представляется официально: – Надежда Кравцова.