Чужая ладонь накрывает макушку полностью. Треплет покровительственно по волосам. Слепой благодарно улыбается. Неумело растягивает губы — ему самому кажется, что это жутко, но раз другим это нравится, если Лосю кажется, что улыбка в человеке это с какого-то вдруг перепуга важно, то он будет стараться. Даже лучше стараться, чем старался полюбить унылую книжку. Честное слово, что за бредятина эти ваши «Маугли», да он примерно с тем же самым каждый день сталкивается.

Ему не надо говорить, что он хочет остаться. Его взрослый слишком мудр, чтобы этого не понять.

Он слушает рассорившихся под подоконником воробьёв, слушает потерявшийся в ветвях ветер и тихое пение почему-то вдруг любящего его — правда-правда! — старшего. Лось тихо бормочет, недовольный, выплетая из длинных грязных прядей затерявшийся листочек, говорит что-то про ванную и какие-то скучные нудные правила, которые всё равно не делают его одним из тех, неправильных, взрослых, коих большинство. Прядки путаются в огрубевших пальцах, как падающие на голову листочки. Большой и указательный пальцы зацепляют по прядке, скользя по всей длине, отчего очень щекотно и очень, очень приятно. Слепой проваливается в полудрёму. Старается не засыпать — это тёплое состояние между сном и явью хочется зацепить, продлить. Во сне время идёт быстрее, поэтому спать сейчас нельзя. Голос над ухом напевает что-то очень весёлое, что-то привязавшееся с утра из-за неосторожно включённого за завтраком радио. Слова в песне стягиваются в одно, гулом заполняя мысли. Дремотное состояние становится всё теплее и невесомее, в него хочется провалиться полностью, и требуется усилие воли, чтобы держаться.

— Лось, ты здесь? — дверь хлопает, когда её грубо пинают, взбудоражено и с каким-то диким восторгом. — Ты не видел Сле…

Голос обрывается, замирает где-то там, на пороге, не пересекая комнату. Слепой досадливо морщит нос, сворачивается клубком, прячет лицо в чужое колено. Только вопреки его досаде, дремотное чувство не успевает рассеяться, когда убранная было ладонь возвращается обратно, накрывает собой висок и затылок почти полностью, прячет от бешеного мира. Слепой благодарен за это Лосю — понимающему, читающему не только тексты книг. Плечи опускаются, а белёсые глаза — слипаются снова.

— Он что, спит? — голос слышится почти над ухом, благо, Кузнечик догадался перейти на шёпот.

— Нет, — Лось усмехается, опускает взгляд на протяжно зевающего ребёнка, уютно пристроившегося у него на коленях. — Пока, — добавляет он.

— Я хотел рассказать ему про фильм, — голос Кузнечика такой разочарованный, что Слепому хочется фыркнуть со смеху.

Ну только тогда ему придётся про фильм этот несчастный слушать. С шуршанием Кузнечик забирается на диван рядом, прислоняется к чужому плечу. Трётся щекой.

— Завтра расскажешь. Сегодня разрешаю лечь попозже, не думаю, что ты сейчас уснёшь.

— Там Волк возомнил себя индейцем, — Кузнечик хихикает.

— Беги к остальным, — Лось хлопает Кузнечика по плечу мягко, и голос снова становится тише. — я перенесу его к вам, когда уснёт покрепче, хорошо? Утром наговоритесь.

— Хорошо, — голос звонкий, и Кузнечик тут же ойкает, когда Слепой дёргается от неожиданности. Голос срывается на противно громкий шёпот. — Доброй ночи.

Он убегает, благо, не хлопая громко дверью, и его шаги, как равно и вся надоевшая реальность постепенно сворачиваются и тонут в тихом шелесте листьев, в тёплом пении и тяжёлой, ласковой ладони.

========== 12. Серёжка (Табаки, Лорд, Сфинкс, Слепой) ==========

— У тебя появилась невероятная возможность меня помучить.

Лорд переводит взгляд с бешеных, наверняка не совсем трезвых огоньков в глазах Табаки на блеснувшую в свете настольной лампы иголку в его руке.

Моргает.

— Что? — переспрашивает он, неуверенно косясь на остальных.

Те подло делают вид, что в комнате их нет, да и не было никогда.

— Ты же её не упустишь, — Шакал подносит иголку к лицу Лорда, отчего тот отшатывается.

Гордость гордостью, а страх перед дикими выходками Табаки никто не отменял.

— Чего ты от меня хочешь? — говорит он вдруг охрипшим почему-то голосом.

— Мне нужен кто-то смелый и не жалеющий ближних своих, — поясняет Шакал, подкатывая Мустанг поближе. — Кто-то, кому раз плюнуть причинить боль, кто не станет жалиться над мольбами о помощи, кто не… опусти руку, Слепой, я уже выбрал Лорда и отвешиваю комплименты ему, чтобы уговорить.

Выдав свои планы, он расплывается в пугающей улыбке чеширского кота. Ничего хорошего Лорд от этой улыбки не ждёт.

От её обладателя тоже.

— Правое, — говорит Табаки и дёргает себя грязными пальцами за мочку уха. — Вот тут, одну. Сможешь?

И снова протягивает Лорду иголку.

— Ну пожалуйста! — приводит свой последний оставшийся в запасе аргумент он.

Лорд нехотя берёт из его рук иголку, понимая, что после этого пути назад уже нет.

— Если вы занесёте туда грязь, его ухо разбухнет и станет размером с голову, — подаёт голос с общей кровати Сфинкс. — поэтому я бы…

Голос приглушается безошибочно накрывшей его рот ладонью валяющегося рядом Слепого.

— Не слушайте, я хочу знать, что будет. Дерзайте.

Подбодренный вожаком Табаки елозит вперёд-назад. Лорд тихо вздыхает, косится на благоразумно спрятавшего голову под подушку Македонского, на явно ждущего криков и брызг крови Слепого и на Сфинкса, который буравит того взглядом.

— Хорошо, — кивает Лорд и поворачивает настольную лампу.

Сфинкс поворачивает голову, кусает зажавшие рот пальцы и резко садится, пока Слепой возмущённо шипит.

— Обработайте хотя бы спиртом! — требует он.

— Иголку или ухо? — растерянно уточняет Лорд.

— Желудок, — советует Слепой, хищно улыбаясь. — Такое на трезвую голову делать вредно, можно и передумать.

========== 13. Вернут (Табаки, Слепой) ==========

Подбородок утопает в мягкой подушке, вместо того чтобы опереться на неё, как о твёрдую поверхность. Табаки досадливо фыркает, отчего лёгкое перышко слетает с чёлки. Покрутившись в воздухе, опускается перед глазами на подушку. Табаки скашивает глаза по-дурацки к носу, разглядывает своевольное перышко и, снова фыркнув, зарывается в подушку лицом.

В комнате никого — обед Табаки никогда не пропускает, и, скорее всего, состайники вернутся к нему с горой бутеров, если, конечно, он не слишком о них хорошего мнения. Может, кто-нибудь потреплет по плечу, скажет волшебное «да ты не грусти», и всё пройдёт.

Комнату через несколько минут наполнят голоса.

И одного из них хватать чертовски не будет.

Табаки слышит, как открывается дверь, но голову от подушки не поднимает. Вернувшийся идёт тихо, по крадуче тихому звуку босых шагов Табаки понимает сразу: Слепой.

Кровать скрипит под чужим весом. Табаки чувствует холодную ладонь, осторожно скользящую на спину. Длинные пальцы поднимаются к затылку, проводят по слегка вьющимся волосам, натыкаются на мелкую косичку с деревянной бусинкой.

— Табаки, — негромко зовёт Слепой.

— Как прошёл обед? — Шакал тут же поворачивает голову.

Не нужно, чтобы Слепой решил, что он тут спрятался от всех поплакать, потому что скучает. Все скучают, но никто же не плачет. Вот ещё. С чего бы вообще поддаваться унынию? Стареет, не иначе. Слёзы хотя бы нельзя услышать, а придать своему голосу бодрости — раз плюнуть.

Табаки это уже целую вечность практикует весьма и весьма успешно.

Чужие пальцы ложатся на его щеку. Слепой морщится, нащупывая на горячем лице влагу. Табаки кривит лицо, хочет отшатнуться. Гадство. Он снова слишком громко думал.

Слепой устраивается рядом, ставит подбородок так же, как Табаки, на подушку.

— Лорда же должны вернуть, — шепчет Табаки. — Я это понимаю, нельзя, чтобы не вернули. Просто мне без него…

Он запинается, думая, какое слово можно подобрать. Слепой молчит достаточно, по его мнению долго, после чего, видимо, опасаясь нового потока слёз, тихо шелестит:

— Скучно?