Я стоял и смотрел на неё и не знал имею ли право сейчас обнимать её, имею ли право касаться её, когда она вспоминает о том, кто ей был так дорог.

— Почему ты не спросил, зачем я ходила к психотерапевту?

— Полина, ты никогда не спрашивала, но мне двадцать семь лет. Я взрослый человек и понимаю, что у каждого из нас есть что-то за спиной. Я не думаю, что это было бы тактично, видя твои слёзы, спрашивать, почему ты ходила к психотерапевту. Если ходила, значит было нужно.

И вот тогда она меня обняла крепко, сильно, и сила у неё была такая, что я почувствовал натиск. Мне нравилась в ней это, она была похожа на стихию: сильная, волевая и в то же время необычайно мягкая.

Я чувствовал её боль и нежно обнял её. Я не должен был говорить сейчас про себя, о нас. Ничего про настоящее не должно было быть напоминаем. Боль должна была пройти сама.

Мы стояли столько, сколько нужно было ей, а потом она просто отошла, посмотрела мне в глаза и робко взяла меня за ладонь.

Мы прогуляли тогда до рассвета в тишине, слушая море, слушая музыку, которая стихла, просто дыша воздухом и друг другом.

На рассвете она села на самый большой камень, который только был на этом пляже, а я сел рядом. Я коснулся своим плечом её плеча. Какое-то время она молчала, а потом снова заговорила:

— Я задержалась у подруги, мы рисовали на старых, заброшенных гаражах граффити, и мой папа, он пришёл за мной, потому что я задержалась на несколько часов. Он сильно кричал, а я злилась на него, потому что он не давал мне свободы, а я хотела заниматься тем, чем хотела. И я не понимала, почему я должна тратить своё лето на домашние дела и ложиться спать слишком рано будто пять лет. Мы ругались очень сильно, а потом он ушёл за какой-то гараж курить. А ко мне подошли несколько парней, они начали меня дёргать, трогать, толкать, один стащил с меня юбку, и они стали громко смеяться. Я пыталась с ними сражаться, сопротивляться, кричать, но они были сильнее и действовали сообща. Вскоре подоспел папа и началась драка. Кто-то схватил железную балку и… — она замолчала, и я слышал, как волны хлещут о берег, слышал вдалеке первую электричку, но я не слышал, как она дышит и что её сердце бьётся.

Я волновался за неё за то, что она снова переживает те чувства, но продолжал слушать тишину, потому что знал, что я не должен сейчас её трогать.

— Папа умер в скорой помощи, врачи не успели ничего сделать. А я знала, что он умер из-за меня и последние слова, которые он услышал: «Ты постоянно не даёшь мне свободы, заставляешь что-то делать и контролируешь меня. Я хочу свободы, я хочу свободы от тебя», — то было последнее, что услышал от меня мой отец. Понимаешь? Это я виновата в его смерти. В том, что его нет. Я выбрала свободу, — она легла мне на колени, а я позволил ей удобно разместиться. — А потом я себя не помню. Меня вырастил отец, мама умерла давно. Мы жили с ним вдвоём и когда его не стало, меня тоже не стало. Ко мне жить приехала моя бабушка, но я почти ничего не помню, жизни с ней не помню. А лишь помню психотерапевт, потом Андрея.

Знаешь Марк, когда я тебя встретила там, в купе, то я почувствовала к тебе что-то, что не чувствовала ни к кому, даже к нему. Когда я хочу дотронуться до тебя, когда я хочу поцеловать тебя, то я вижу его — Андрея. Мне кажется, что я схожу с ума. А сегодня мне мерещился папа, понимаешь? Я буду счастлива, а его нет. Нет, потому что я не пришла, я опоздала, я не сдержала слово, — и она заплакала.

Она плакала, а я гладил её по голове, так пришёл рассвет.

Я не стал спрашивать, какая к ней приехала бабушка и с кем теперь живёт Полина, отчего умерла её мама. Я не хотел ворошить её прошлое и ковырять её раны. Она рассказала то, что хотела рассказать. Я принимал её любую и если бы её прошлое оставалось в тайне, то я бы не настаивал на том, чтобы она раскрывала свои потайные шкафы.

А потом мы встали, и я проводил её до остановки.

Я смотрел, как она уезжает на маршрутке в сторону посёлка, где жила её бабушка, и мне казалось, что уезжает она навсегда. Сердце сжалось, а в горле появился какой-то ком. Я смотрел вслед маршрутному такси, и что-то внутри нервно тикало. Я хотел бежать за транспортом, не останавливаясь, до тех пор пока не упаду, только чтобы она не исчезала из виду, только чтобы её след оставался виден.

========== Эпилог ==========

Встреча. В той, в которой она рассказала мне о себе, приоткрыла свою душу и рассказала свою тайну была последней.

Она больше не пришла.

Я долго думал, что я сделал не так и почему Полина прекратила наше общение, почему она больше не приехала и не захотела отвечать мне на звонки.

Я долго думал и каждый раз плавал дальше буйка до тех пор, пока чувствовал, что силы не покидают меня.

Я научился плавать, перестал думать об отсутствие дна. Вода стала моей стихией.

Я погружался и погружался в воду, нырял с волнореза и бегал по восемь километров утром и по восемь километров вечером, только чтобы не думать о ней. Только, чтобы не вспоминать её взгляд, не вспоминать те дни, что мы были вместе, те ничтожные дни.

Но всё, что я делал не работало. Полина оставалась во мне, её образ не выходил из моей головы. Я по-прежнему слышал её голос и чувствовал её запах.

«Она не придёт», — я это понял только, когда стоял на вокзале, когда сел в вагон, когда открыл купе и когда поезд тронулся.

Она больше не придёт.

Поезд вез меня домой, а мне хотелось выйти и снова бежать до бессилия, чтобы потом уснуть и во сне увидеть её. Нежную, утончённую с золотистыми волосами и необыкновенными глазами.

Мне снилось, как она ныряет с волнореза, а я снова погружаюсь за ней. Она обнимает меня, и мы вместе выныриваем к небу. Мне снился поцелуй, которого не было, мне снилось её прикосновение, её обнажённое тело. Мне снилось то, что никогда не случится.

Вернувшись домой, я открыл ключом свою квартиру, и в нос ударил запах такой знакомый, забытый и долгие годы вызывающий тошноту — запах малинового варенья.

Я поставила свою сумку и прошёл на кухню. Бабушка что-то закричала, вскрикнула и обняла меня. На столе стояли закатанные банки, а на плите железный тазик с малиновым вареньем, и только сейчас я понял, что малиновое варенье — это запах моей Полины, тонкий сладкий и родной.

И я снова ел варенье, как в детстве, и бабушка сидела напротив, счастливо улыбаясь.

— А мама говорила, что ты не любишь малиновое варенье, ну я же говорила. Кушай Маркуша.

«Хорошо, что приехала бабушка», — подумал я.

С тех пор перенасыщения в моей жизни не было.

Малиновое варенье я ел редко, но если ел, то для меня были эти сладкие воспоминания и не о детстве, а о Полине, которая ушла из моей жизни так же неожиданно, как вошла.

Прошло полгода с того дня, как я вернулся после своего отдыха, в одиночестве, но с чувством, которое никуда не прошло.

В один из рабочих дней, когда я был на стройке в составе комиссии, мой телефон настойчиво требовал, чтобы я ответил на звонок. Я хотел сбросить и выключить звук, чтобы мне ненадоедали, потому что всех своих близких я предупредил, что этот месяц будет тяжёлым, трудовым, и меня будет крайне мало.

Я так и остался стоять, позабыв, что меня ждут. Словно меня парализовало: на телефоне высвечивалось знакомое, желанное, любимое имя — Полина.