После таких визитов король начал думать скорее с позиции ведения войны, чем с той точки зрения, что он еще любим теми, кого поднял и сделал богатыми, и вскоре он пришел к тому же неприятному выводу, который я сделал сразу.

– Я рад, что у меня еще есть друзья, Бруно, – сказал он, нахмурившись, – но если очень скоро не будет достигнута какая-нибудь великая победа, то ты и я, возможно, состаримся здесь.

Поскольку мне лучше было иметь живого и воодушевленного надеждами сотоварища, чем такого, который лежит и смотрит на стены или плачет и злится, я решил протянуть время.

– Возможно, это и правда, милорд, – признал я, – но возможно также, что обстоятельства изменятся…

Стефан прервал меня резким отрицанием.

– Слишком выгодно держать меня в заключении. У них есть предводитель; у моих сил – нет. Даже верность ослабевает, когда нет символа, вокруг которого можно сплотиться. Время будет помогать им. Есть только один выход: мы должны бежать.

Во мне все встрепенулось в ответ на эти слова. Я уверен, что король увидел мой порыв, потому что он сжал мою руку так сильно, что его пальцы оставили следы. Меня никогда не просили дать честное слово: не знаю, то ли Глостер просто забыл обо мне, то ли я показался ему слишком незначительным, то ли он верил, что я связан обетом короля, – какой бы ни была причина, он никогда не просил меня поклясться, что я согласен на неволю вместо физических цепей. Но король дал такую клятву.

– Милорд, – тихо сказал я, – вы знаете, что я волен в желаниях, но вы нарушите ваше обещание Глостеру, что не станете пытаться добиваться свободы. Если мы потерпим неудачу, я думаю, вам придется поплатиться.

– Поплатиться чем? – спросил Стефан. Его голос был спокойным, но глаза сверкали. – Своей жизнью? Это не слишком высокая цена. Разве то, как мы живем здесь, можно назвать жизнью? И даже если я умру, в этом будет выигрыш. Тогда Матильда потеряет заложника, которого можно использовать, чтобы сдержать натиск на нее. Юстас уже почти достаточно взрослый, чтобы править, а поскольку он обручен с Констанцией, то может призвать всю мощь короля Франции. Нет, Бруно, я не боюсь умереть, а ты?

Когда он говорил, как теперь, весело и гордо глядя в лицо опасности, перст прежней магии, которая привязывала меня к нему, коснулся меня снова, но это был только перст, а не рука, что могла схватить и удержать меня. Я любил его за огромную отвагу, и это правда, что он не боялся смерти, но не боялся ее только потому, что он, как ребенок, не верил, что на самом деле может умереть.

– Да, – сказал я сдержанно, – я боюсь смерти, но не очень беспокоюсь, что умру. Вспомните, что Глостер никогда не угрожал смертью. Вы сами сказали, милорд, что вы полезнее им живой. Он говорил о цепях. Если вас поймают, они заставят вас страдать, а не убьют.

– Что ж, это принесет пользу тоже. – Он усмехнулся. – Если Мод услышит, что со мной плохо обращаются, она сдвинет небеса и землю, чтобы тут же освободить меня. Она по природе осторожна и может долго медлить, ожидая лучших времен, если уверена, что я в безопасности и комфорте.

Позднее это замечание еще больше добавило мне тревоги, так как я знал, что король сказал правду, и, если королева придет в отчаяние, она может напасть и потерпеть поражение. Но в тот момент, когда Стефан упомянул свою жену, все, о чем я мог думать, это о своей собственной. В течение долгого времени я не думал о Мелюзине днем, но я не достиг таких же успехов в обуздании своих страхов и желаний ночью. Довольно часто я просыпался от рыданий; мой тюфяк весь был мокрым от слез. Сначала я большую часть своих свободных часов проводил, вспоминая времена, когда мы были вместе. Однако, так как мой плен затянулся, я счел необходимым перестать думать о Мелюзине. То, что мучило меня, было не только желанием ее – я бы с радостью приветствовал такое мучение. Я боялся за Мелину.

Я знал, что только опасение Мод доставить неудовольствие Стефану защищало Мелюзину и заставляло королеву сохранять ее среди своих дам перед тем, как мы поженились. Возможно, Мод стала меньше подозревать Мелюзину, но рада ли она ей как компаньонке в такое ужасное время? Не вероятнее ли, что королева использовала бы ее в качестве козла отпущения за настоящих врагов, которых она не могла настигнуть?

Я говорил себе снова и снова, что Мод была доброй и разумной женщиной и, что она должна была полюбить и оценить Мелюзину, но с каждой порцией плохих известий я все больше терял надежду. Я воображал Мелюзину покинутой, без денег, без единого человека, который мог защитить ее, так как я думал тогда, что и Фечин, и Корми, и Мервин погибли во время битвы или взяты в плен. Что делала бы Мелюзина? Как могла она совершить свой путь через охваченную войной страну к безопасности в Джер-нейве? Когда я представлял, что могло случиться с женщиной, путешествующей в одиночку через страну, кишащую разбойниками и мародерствующими бандами, я в кровь разбивал свои кулаки о стену.

Я знал, что необходима хоть какая-нибудь причина для радости при мыслях о Мелюзине, – иначе я сойду с ума. Но когда Стефан сказал о Мод, я был застигнут врасплох. Имя Мод мгновенно принесло в мою память то, что я видел так часто в прошлом: королева на своем кресле у огня и Мелюзина рядом, сидя на табурете со своим вышиванием на коленях, смотрит вверх и подает мне руку. Я был внезапно охвачен такой резкой болью от тоски, что мои глаза наполнились слезами и я отвернулся. Стефан схватил мою руку.

– Ты переменил свои намерения при мысли о цепях? Ты боишься их больше, чем смерти? – спросил он с презрительной усмешкой.

Поднявшийся гнев вытеснил из моей головы Мелюзину. Как Стефан смеет насмехаться надо мной? Разве это я плакал от безнадежности как дитя, проклинал и винил в своих бедах всех, кроме себя?

– Да, я боюсь их больше, – холодно вымолвил я, – так как они суждены мне скорее, чем смерть, но ничего я не боюсь так сильно, как не выполнить свой долг и не повиноваться вам.

Как только Стефан увидел, что получит свое, он снова заулыбался. Он даже не заметил, что ранил меня и что я был зол. Он подумал, что его насмешка сняла мои сомнения.

– Ты слишком беспокоишься, – сказал он. – Мы не попадемся. Когда мы пойдем?

Не ожидал ли он, что я скажу «нынче» и проведу его из крепости и через центр Бристоля? Если так, то он был ужасно разочарован. Я указал ему на трудности и на необходимость составить план.

– Возможно, стражники стали менее бдительными, чем были вначале, но даже слепые стражники заметят, если мы просто выйдем.

Он рассмеялся и легонько ударил меня кулаком.

– Тогда давай составим план, если нужно, но он не должен задержать наше освобождение слишком надолго, пока не разрушилась наша растущая надежда, о которой говорил Грольер.

По мысли Стефана, мы должны были выйти в запретную оружейную мастерскую, захватить оружие и доспехи, если сможем найти их, и с боем проложим себе дорогу. Когда я вспомнил мертвые тела вокруг него возле Линкольна, то эта идея не показалась мне настолько смешной, какой была бы, если бы речь шла о другом человеке, однако, я напомнил ему, что численностью можно в конце концов изнурить любого человека, каким бы он ни был сильным.

– Они не изнурят меня, – сказал он капризно. – Ни один человек не смог бы подойти ко мне так близко.

Мой шлем пропал, а я был оглушен камнем. Здесь нет камней.

– Да, камней нет, – резко сказал я, – но есть дубинки, ножи и копья. И даже если мы сможем с боем выйти из крепости, пересечь придется весь город. Как же мы сможем это сделать, если поднимут крики и тревогу?

– Как же можно убежать, не поднимая тревоги и криков? Я не имел в виду, что мы начнем сражаться прямо здесь, в крепости. Я думаю, что мы смогли бы уйти тихо, убить стражников у ворот и бежать. Ты сам сказал, что мы не сможем просто выйти.

– Мы не сможем выйти в качестве самих себя. Но если мы переоденемся как крепостные, которые приходят выполнить дневную работу, то мы сможем выйти. Возможно, никто не заметит нашего отсутствия несколько часов, а к тому времени мы могли бы оказаться в сельской местности. Кто обратит внимание на двух бедных крестьян, устало плетущихся с одной работы на другую?