— Куда же вы едете? — воскликнула она, не в силах сдержать рыдание.
— Не могу вам этого сказать, драгоценная моя Марта: это вовсе не моя тайна.
— О, Господи!
— Марта, — продолжал Анри де Венаск, — клянусь вам прахом моей матери, клянусь честью дворянина, клянусь всем, что есть самого святого в мире, что я теперь повинуюсь самому настоятельному долгу и ничто человеческое не может поколебать моего решения. Марта, я люблю вас… кроме вас, у меня никогда никого не будет…
— Боже мой! — воскликнула Марта. — Если бы вы меня так любили, как говорите, — разве оставили бы теперь?
— Милое дитя! — ответил он. — Я должен исполнить священный долг. Какой? Когда-нибудь вы узнаете, но теперь не спрашивайте меня: я не могу этого сказать, не выдав секрета, который мне не принадлежит.
И сколько Марта ни просила, ни умоляла, сколько ни задавала ему вопросов — Анри де Венаск оставался непреклонен. Он мог бы единым словом рассеять ее опасения, но так ничего и не объяснил. Впрочем, о будущем он говорил так уверенно, что Марта в конце концов успокоила свою тревогу и в тяжкий миг разлуки вновь обрела силу в душе.
Когда забрезжил рассвет, барон Анри де Венаск крепко обнял возлюбленную, страстно поцеловал и, вскочив в седло, вскоре скрылся вдали.
Как раз в то утро паромщик Симон Барталэ увидел его на своем перевозе вместе с альпийским дилижансом и заметил, что молодой человек бледен и со следами слез на глазах.
Итак, Анри погнал скакуна по дороге в Бельрош и прибыл туда с рассветом.
Старая тетушка мадемуазель Урсула, надо полагать, знала то, что он не пожелал рассказать Марте. Почтенная старая дева была взволнована и всю ночь провела, пакуя чемоданы своему племяннику.
В полдень коляска Анри была заложена. Мадемуазель Урсула обняла его и сказала:
— Прощай, мой мальчик! Исполни свой долг, и да хранит нас Бог.
Когда молодой человек уехал, она расплакалась.
* * *
Господин Анри де Венаск направился по дороге в Экс. Прибыл туда он поздно. Уже смеркалось.
В тот вечер соседи видели свет в доме Венасков на площади Альберта. Заметил его и господин де Сен-Совер, племянник советника Феро. Но самого господина Анри никто не видел.
Когда рассвело, господина Анри в Эксе уже не было, а три дня спустя Симон Барталэ перевозил его в дилижансе на пароме Мирабо.
С тех пор прошло уже много дней, а господин Анри все не появлялся…
VIII
А теперь мы последуем за коробейником, что расстался со Стрельцом и Симоном Барталэ у парома Мирабо, когда прибыл альпийский дилижанс.
Как мы уже говорили, этот человек миновал деревню, даже не передохнув. Хотя дождь все не переставал, путник шел дальше и дальше и остановился только в том пустынном месте, где час назад дилижанс высадил шестерых человек с подозрительными физиономиями.
Место, надо сказать, было довольно дикое.
С правой стороны слышался рокот Дюрансы, но видно ее не было. Дорога шла через узкое ущелье к скалистым холмам, поросшим зелеными дубами, над которыми виднелся зубчатый гребень Люберона. Ни дома, ни пастушьей шалаша, ни пяди возделанной земли в округе.
Название у этого места зловещее: Долина Мертвеца.
Почему?
Много есть разных легенд, объясняющих это прозвище, а точного объяснения нет.
Когда-то здесь нашли труп — но когда именно? Старожилы окрестных деревень не помнят и согласны только с тем, что во времена их молодости тогдашние старожилы тоже этого не помнили.
Однако именно здесь и остановился коробейник. Он поднес два пальца к тубам, свистнул, и пошло гулять-перекатыватся по горам эхо этого свиста.
Прошла минута.
Тут из глубокой долины, которая тянулась к северу, послышался другой свист.
То было уже не эхо — то был ответ.
Коробейник это понял: тотчас же сошел с большой дороги и направился по тропе между скал и зарослей кривых деревьев вверх, влево, в сторону Люберона.
Если бы кто-то видел, как он тяжелым усталым шагом двигался недавно по большаку — сейчас бы не поверил своим глазам.
То был уже не несчастный бродячий торговец, согбенный под весом короба, с наболевшими от дорожных колдобин и пыли ногами, опирающийся на посох из узловатого остролиста, а смелый, ловкий охотник, пробирающийся через колючки, прыгающий через бурелом, пролагающий себе путь в чаще с чуткой гибкостью дикого зверя. Короб его, казалось, стал невесом, а посох, как ненужную вещь, он прицепил за ремешок к пуговице.
Когда он сидел у Симона Барталэ, вы бы дали ему сорок с лишним лет — пожалуй, ближе к пятидесяти. Теперь он казался молодым человеком лет двадцати пяти.
Впрочем, угадать его возраст было непросто, потому что лицо его было полностью скрыто густой, совершенно черной бородой, где, правда, виднелось несколько серебристых волосков — но ведь борода могла быть и накладная, если принять во внимание все странные повадки этого необыкновенного коробейника.
Ясно было, что дорога ему знакома, потому что он ни разу не сбился с тропы, хотя она еле виднелась.
Долина, сужаясь, шла все дальше на север; настал момент, когда она оказалась словно заперта гранитной стеной. Скала в форме усеченного конуса, как будто отколовшаяся от Люберона и скатившаяся в овраг, не пускала путника дальше.
Коробейник остановился. Он сел на камень, поставил короб рядом с собой и снова свистнул.
На сей раз ответ ждать себя не заставил. Он исходил как будто изнутри той скалы, что высилась перед коробейником.
На горных вершинах трепетали первые утренние лучи. Еще не рассвело, но звезды уже побледнели и на востоке небосвода мерцала розовая полоса.
В этом неясном свете коробейник вдруг увидел, как с вершины скалы спускается большой черный силуэт.
В альпийском или пиренейском ущелье можно было бы подумать, что это бурый медведь вышел из берлоги прогуляться по утреннему холодку. Но на Любероне таких опасных обитателей нет, и коробейнику даже мысль такая не пришла в голову.
Черный силуэт колыхался и, казалось, звал к себе, наверх, а был это один из тех людей, скорого появления которых с содроганием ожидал паромщик Симон.
Это был один из Братства черных грешников!
Тогда коробейник встал, взял свою поклажу и, словно серна, метнулся вверх по скале, ловко ставя ноги в неприметные выемки и помогая себе окованным на конце посохом.
Черный брат вдруг пропал. Можно было подумать — он провалился в глубь скалы, внезапно разверзшейся у него под ногами или растаял с первыми лучами солнца, как привидение из легенд.
Коробейник нимало тем не смутился. Он лез дальше, а когда добрался до вершины, перед ним оказалась огромная гуща колючих кустов, буйно произроставшая из расселин скалы.
Тогда он опять остановился.
Огромная борода, скрывавшая лицо, упала, как по волшебству, и первые утренние лучи осветили молодое, горделивое лицо со смуглой кожей, горбатым носом и острыми белыми зубами.
Роста этот человек был среднего, а лет ему было около тридцати. Он раскрыл свой короб, и Симон Барталэ со Стрельцом наверняка немало удивились бы, если бы увидели, какой необычный товар он оттуда достал.
В коробе у него не было ни иголок, ни ниток, ни чулок, ни носков — ничего из того, что бывает в лавочке бродячей коробейника, а был длинный черный балахон с капюшоном и целый арсенал кинжалов и пистолетов.
Коробейник натянул на себя эту одежду, накрыл голову капюшоном с тремя прорезями — для глаз и для рта, опоясался кожаной перевязью для пистолетов и кинжала и в таком облачении вошел в заросли колючек.
Там, подобно тайному входу в преисподнюю, зияла яма, о существовании которой за шесть шагов никто бы не догадался.
Скала была похожа на перевернутую воронку потухшего вулкана; в этот кратер спускались по крутой извилистой тропе, и чем ниже уходил мнимый коробейник, тем больше окутывала его тьма: он видел только узкую голубую полоску над головой. Потом в какой-то момент не стало видно и ее, а он шел дальше в темноте все той же уверенной поступью. Тропа уже не спускалась так круто, а уходила под скалу ровно и чуть-чуть вниз, как настоящий туннель.
