– А приворот – это несерьезно, стало быть?

– Помилуйте, какой приворот. Так, мелкие девичьи пакости. Вот увидите, сообразит, как выпутаться.

– А если нет?

– Тогда замуж пойдет. Или браслеты. Но думаю, что замуж… напоет о большой любви, а там как-нибудь да справится.

– И вы не станете помогать?

– Зачем? Это тоже урок. Да и ни к чему мне дура. С такой-то силой дурость опасна. И для нее, и для меня, и для всех…

На всех ведьме было глубоко плевать. А вот факт, что глупышка, с собственной силой не справившаяся, и ее под удар подвести могла, дело иное. Партия, она ведь разбираться не станет, отчего так получилось.

Сперва внушение.

Потом выговор.

А там и места лишиться можно, не говоря уже о партбилете. Исключат за недоработки и недостаточный контроль, а то и вовсе на учет поставят, как потенциально чуждый элемент. Нет, этого Савожицкая не простит. И даже если выкрутится Аннушка, в чем Святослав тоже почти не сомневался, все одно не видать ей старшею не стать.

Не в этом городе.

Впрочем, мысли свои Святослав при себе оставил.

– Прошу, – Савожицкая открыла дверь. – Конечно, не кабинет, но поговорить можно. У вас ведь вопросы, верно?

Тесная комнатушка.

Пыльная.

С одной стороны стену затягивает полотнище, некогда алое, но выцветшее, пошедшее пятнами. С другой – плакаты наслаиваются этакой чешуей.

Старые.

Взгляд Святослава скользил по поблекшим фразам, которые когда-то да в душе отзывались, а теперь вот и рисунки эти, простые, схематические, и сами призывы казались излишне пафосными. Надо же…

– Прошу прощения, здесь мы обычно храним то, что не слишком нужно, но пока списать не выходит. Завхоз у нас весьма… дотошный, – ведьма осторожно опустилась на грубый табурет. – Подземной крови в нем четверть, вот и сказывается…

И рисованный алый дракон корчится на пиках крошечных людишек. Даже здесь, на плакате, рисунок кажется нелепым, понятно, что дракон силен, что стоит ему дыхнуть пламенем, и людишек не станет.

– Вы храните это место, – Святослав прикоснулся к плакату, поняв вдруг, что показалось ему странным: отсутствие пыли. И на плакатах, и на мебели, включая огромное старое зеркало, перечеркнутое трещиной. – Зачем?

– Не знаю… может, чтобы помнить, как все было? – она не стала отнекиваться, уверять, что просто он, Святослав, все неверно понял.

– Мне казалось, что у ведьм и без того неплохая память.

– Неплохая, но… у тех, кто помнит тот мир. А нынешние… возьмите Аннушку. Ведь на самом деле неглупая девочка. Я бы с глупой связываться не стала. Нет. Она и умна… отличница. И комсомолка уже, хотя сами понимаете, что в ее возрасте не так просто решить вопрос. Но она сумела. И рекомендации мне принесла. Я и подумала, что, возможно, мне повезло… не представляете, до чего с ними сложно!

– Сочувствую.

Черно-белые и черно-красные цвета. Рисунки нарочито примитивные, но больше этот примитивизм не кажется пафосным.

– Ведьмы всегда были детьми природы. А какие в природе запреты? И приходится раз за разом напоминать, уговаривать, просить… а вот если бы помнили они, как было раньше, когда за любой оговор можно было печать на лоб получить.

Она потерла переносицу.

– Ваша матушка получила?

– Увы… соседка оговорила, будто бы матушка у нее мужа увести желает. А матушка замужем была. И сама выбрала. А мы, когда уж выбираем сами, то… ведьмы, конечно, страстные по натуре, но это в молодости. Потом уж страсть утихает, и ценить начинаем совсем иное. Вот… разбираться и не стали. Донос отправили в жандармерию, оттуда в суд. И получила… печать.

Савожицкая отвернулась к зеркалу.

– Я помню ее. Она была красивой женщиной. И там, где мы жили… днем люди нас сторонились, а ночью пробирались огородами, скреблись, просились помочь. А на следующее утро же вновь плевали вслед… Отец-то потом, после того как печать появилась, ушел… я его и не помню, мы уже потом, после родили. А он сказал, что приворожен был, хотя ни одна ведьма в здравом уме не станет.

– Так уж и не станет?

– В здравом уме, – уточнила Савожицкая. – Что за радость с замороченным человеком жить? Это сперва-то кажется, будто такая любовь настоящая, а потом-то понятно становится, что рядом с тобою и не человек даже, а… не важно.

Важно.

И, верно, имелся у нее неудачный опыт. Да только дела Святославу до этих вот тайн не было.

– Сестрица моя старшая от дара отказалась. Муженек настоял. Мол, или так, или не женюсь… скотина. Я ей говорила, что не нужно, что мир-то поменялся, что и клейма больше никому не ставят, только там, на деревне, многое по-прежнему осталось. Вот она добровольно и отреклась, отрезала… и чем все закончилось?

Как Святослав предполагал, ничем хорошим.

– Ниночка слабосилком появилась. Но хоть появилась. Кроме Ниночки-то… она старалась, мальчика родить хотела, да не смогла. Сошла в могилу, а этот… скот женился, почитай, сразу. Негоже мужчине одному быть. Я Ниночку к себе и забрала, да… у меня-то иное, занималась по молодости всяким… непотребным, вот и стала пустоцветом.

– Мертвое ведьмовство? – осторожно предположил Святослав.

Рисованные люди стояли, взявшись за руки и подняв эти руки над головой, а еще выше над ними переливалась алым рисованная же корона огня, должно быть, зримо воплощавшая магию.

– Оно самое, – щека Савожицкая дернулась. – Молодая была… ушла из дома сразу после Иринкиной свадьбы, когда заметила, что благоверный ее на меня поглядывает. Поняла, чем оно рано или поздно закончится. Тогда-то, пожалуй, впервые силу и использовала… мы же крестьянами числились, беспаспортными были. Вот я нашего участкового и окрутила, чтобы он мой паспорт у председателя колхоза забрал. Правда, пришлось рассчитываться, он-то тоже мужик опытный, а я что? Пятнадцать лет и слабосилок… в паспорте-то другой возраст указали, чтоб, значит, взрослой числилась. Ну да на него зла не держу, сговорились, почитай, по-доброму. Он и с документами помог, и денег с собой дал, три рубля, чтоб пешком не шла. И совет поступать на курсы.

– Я прислушалась, хотя… время было все одно смутное, – она провела ладонью по неровной поверхности бумаги. – Пришлось… выживать. И не только мне. Все это красиво на словах, но словами людей не переломишь. Сколько всего я выслушала…

Рисованная ведьма счастливо улыбалась, протягивая руку с зажатой в ней колбой, от которой исходил свет. Выглядело, говоря по правде, пугающе. Но куда менее пугающе, чем черная фигура мага, протянувшего руки к полю, и даже яркая ядовитая зелень пробивающихся ростков – на пшеницу они походили менее всего – не умаляла общего пугающего впечатления.

– В городе я и поняла, что слабосилок. Я-то думала, что развернусь, а вышло… пришлось подрабатывать и не всегда законно. Одного раза и попалась. И… – она тихонько вздохнула, коснулась белой шеи, на которой вдруг проступило едва заметное пятнышко. Ожог? Тот, который ни одно зелье не сведет. – И остаться бы мне вовсе без головы, но снова повезло… заступился за меня один человек, со связями, а взамен попросил, чтобы один ритуал провела.

– Запретный?

– Само собой. Если бы не запретный, он нашел бы кого более умелого.

– И чего он хотел?

Вопрос пустой, но ей нужно, чтобы кто-то его задал. Когда спрашивают, говорить легче.