Я обнял ствол самшита, прижавшись к нему грудью, и несколько раз глубоко вздохнул. Дерево давало силы, в этом не было никаких сомнений.

Лагерная смена кончилась, и я снова был свободен как птица. Но следовало всё же получить справку о том, что я прошёл практику в пионерском лагере.

Директриса расписалась на бланке, поставила на нём печать и отдала мне.

– На следующую смену не останетесь? – спросила она.

– Нет, – сказал я.

– А матросом-спасателем?

– Николаем? – удивился я.

– Он же инструктор по туризму. Я и так еле уговорила его одну смену отработать. В горах платят больше.

– Понятно, – сказал я. – Но мне надо возвращаться в Минск.

На самом деле ни в какой Минск я не собирался. Саня, как и обещал, предоставил мне лоджию в своей квартире.

– В большой комнате живёт Танька с подругой, – объяснил он.

– Какая Танька?

– Родственница из Москвы. Она каждое лето приезжает.

– Близкая родственница?

– Дальняя.

– Мы им не помешаем?

– Если не будем приставать – не помешаем, – засмеялся Саня.

– Не будем, – согласился я. – Денег, правда, мало.

– Тебе же зарплату дали.

– Всего сорок рублей.

– Да на эти деньги год можно прожить. Ты же теперь сочинец.

Как выяснилось, все сочинцы жили исключительно за счёт курортников. В первый же день мы познакомились на пляже с армянином Лёвиком из Тбилиси, и он с удовольствием платил за нас во всех кафе и барах, куда мы заходили.

– Сдачи не надо! – говорил он, расплачиваясь.

– Здесь все не берут сдачи? – спросил я Саню.

– Только курортники из Тбилиси и Еревана, – хмыкнул Саня.

– Их, наверное, немного.

– Нам хватает.

У Лёвика деньги закончились через три дня.

– Идём на почта, – сказал он, изучив опустевший бумажник.

– Зачем? – поинтересовался Саня.

– Давать телеграмма.

– Кому?

– Для папик.

– Твоему отцу? – уточнил Саня.

– Конечно, моему! – рассердился Лёвик. – Пусть шестьсот рублей шлёт!

– Может, хватит трёхсот? – вмешался я.

– Семьсот! – затрясся от негодования Лёвик. – Я ещё месяц отдыхать!

«Видимо, в семье Лёвика живут строго по плану, – подумал я. – Ему лучше знать, сколько надо денег».

Текст телеграммы на почте писал я.

– Могу ошибка делать, – признался Лёвик. – Пиши: пришли семьсот пятьдесят рублей. Очень надо.

Я подумал и нацарапал на бланке: «Дорогой папа, кончились деньги, вышли, пожалуйста, шестьсот рублей». Без запятых, конечно.

Лёвик взял бланк, прочитал написанное и яростно вычеркнул «дорогой», «кончились деньги» и «пожалуйста». Запрашиваемую сумму при этом он менять не стал.

– Я говорил – очень надо?! – спросил он, что-то добавив по-армянски.

– Говорил, – согласился я и дописал телеграмму, от волнения едва не поставив два «а» в слове «надо».

– А я думал, ты и читать по-русски не умеешь, – сказал Саня.

– У меня красный аттестат! – скосил на него большой круглый глаз Лёвик.

– А где учишься?

– Политехнический! – гордо сказал Лёвик.

– Там русский язык не нужен, – кивнул Саня. – Ты по какому предмету будешь писать диплом?

Последние слова уже относились ко мне.

– По фольклору, – сказал я.

– А я по зарубежке, – сплюнул Саня. – Возьму Хэма или Ремарка.

Я не стал ему признаваться, что с восьмого класса «Три товарища» Ремарка мой любимый роман. Но писать диплом по нему я бы не стал. Вот если бы вырос в Сочи…

– Сочи здесь ни при чём, – снова сплюнул Саня. – У Ремарка вообще другая жизнь.

Здесь я был с ним полностью согласен. Наверное, мы потому и воевали дважды с немцами, что абсолютно по-разному смотрели на жизнь.

– Куда пойдём? – вмешался в наш разговор Лёвик.

– Мы в бар, а ты, наверное, домой, – Саня ухмыльнулся. – Подождём, когда из Тбилиси деньги придут.

Мы ушли, оставив Лёвика у почтамта.

«Свинство, конечно, – думал я. – Но, с другой стороны, в сочинской жизни я не понимаю точно так же, как и в немецкой или американской. Буду заниматься фольклором».

На улице я неожиданно столкнулся с Анжелой.

– Ты что здесь делаешь? – уставился я на неё.

– С родителями отдыхаю, – пожала она плечом.

– А Катя?

– Какая Катя?

– Твоя подруга.

– Она же из Адлера, – сказала Анжела. – Это далеко отсюда. А вы по-прежнему в лагере?

– Я тоже отдыхаю.

– Да ну? – удивилась Анжела. – С другом Пирата?

«И эта всё знает, – тоже удивился я. – Прям ученики разведшколы, а не пионеры».

– Я уже комсомолка, – усмехнулась Анжела. – А вы в Хадыженске на танцы ходите?

– Нет, – сказал я.

– Приходите в техникум, где ваш папа работает. Там хорошие вечера.

– Ты собираешься в нём учиться?

– Папа ещё не решил, куда мне поступать. А вы мне поможете?

– Посмотрим.

Мы шли по улице с частными домами. Возле каждой калитки стояла табуретка с трёхлитровой банкой красного вина и стаканом. Я остановился возле одной из них, налил в стакан вина, выпил и положил на табуретку пятнадцатикопеечную монету.

– Здесь стакан стоит двадцать копеек, – сказала Анжела.

– Это для курортников. Местным можно пить за пятнадцать.

– Вы не местный.

– За длинный язык тебя нужно из комсомолок разжаловать в пионерки. В школе небось на тройки учишься.

– Отличница!

– Отличницы носят бюстгальтеры.

Анжела густо покраснела и застегнула кофточку на все пуговицы.

– А вы не подсматривайте, – прошептала она.

– Больно надо. Там и так всё видно.

– Правильно про вас Катя сказала…

Она замолчала.

– Что сказала?

– Вы ни одной из наших девочек не нравитесь!

– Ну, одной я точно понравился, – хмыкнул я. – В Москву в гости зовёт.

– Вот и езжайте в свою Москву.

– Заеду к родителям в Хадыженск – и на самолёт. А ты в школу или техникум. Замуж ещё не собираешься?

– Нет.

Улица кончилась, за ней начинались поросшие кизилом горы. Мы повернули назад, дошли до первого перекрёстка и разошлись в разные стороны.

На пляже я разыскал Саню. Они с Пиратом стояли в толпе, окружавшей Лёвика и какого-то носатого человека.

– Кто это? – спросил я.

– Папик.

– Какой ещё папик?

– Тот самый, кому ты давал телеграмму.

Лёвик медленно укладывал в большую сумку свои вещи, папик громко его отчитывал. Он ругался по-армянски, но в принципе всё было понятно.

– Нужно было триста рублей просить, а не шестьсот, – сказал я Сане.

– За триста он так быстро не прилетел бы, – ответил тот.

Лёвик вдруг швырнул себе под ноги сумку и тоже стал орать по-армянски.

– Пойдём отсюда, – обнял нас за плечи Пират. – Не люблю чужие семейные разборки.

Мы выбрались из толпы и направились к группе девушек, призывно машущих руками.

– Они тебя зовут или Пирата? – спросил я Саню.

– Конечно, Пирата. Мы с тобой ему в подмётки не годимся.

Девушки были разного размера и цвета волос, но все они с одинаковой преданностью смотрели на нашего рослого товарища.

– Каким видом спорта он занимается? – поинтересовался я.

– Волейболом.

– Пляжным?

– В местной команде главный забивала. Смотри, вон Аршак. Теперь он вместо Лёвика.

– А тот куда?

– В Тбилиси, – пожал плечами Саня. – Сегодня Лёвик, завтра Аршак, послезавтра Армен. Круговорот водки в природе.

Он засвистел.

Я подумал, что мне пора в Хадыженск к родителям. Да и по нашему дождливому Минску соскучился. Саня здесь отнюдь не скучает, но он сочинский, ему можно.

Валера из фольклористов перешёл в лингвисты.

– Иллич-Свитыч мне ближе, чем Афанасьев, – объяснил он мне. – «Поэтические воззрения славян на природу» хорошая книга, но этимологический словарь!.. – Он глубоко вздохнул.