Воображение часто далеко уводит от реальности, но редко оно бывает так далеко от правды, как в эту ночь.

Этой ночью отряд Адама вынужден был ввязаться в бой. Если бы встреченные ими люди с копьями были рыцарями, не миновать бы Адаму смерти. Но это были простые солдаты, поэтому, даже имея численное превосходство, они не могли стать препятствием для Адама и его людей. Однако бой все же выдался жарким, а полученная Адамом рана – серьезной.

Он подумал, что неплохо было бы свернуть в Кемп – его замок находился почти рядом. Можно было даже задержаться в Кемпе, подлечить рану, но Адам не захотел делать этого. Он отправил сэру Роберту сообщение, объясняющее его действия, и направился прямиком в Тарринг. Он думал лишь о Джиллиан и о том, что ее уход за ним будет куда приятнее, чем лечение цирюльника в замке. Поскольку рана сама по себе его нисколько не беспокоила, хотя, на удивление, сильно кровоточила, он не видел причины, почему бы не извлечь из нее немного удовольствия.

За время отсутствия Адама произошло гораздо больше событий, чем он мог ожидать. Его отряд окончательно оторвался от погони и благополучно прибыл в Тарринг, сохранив три четверти с таким трудом доставшейся добычи. Джиллиан только позавтракала и занималась тем, что разбирала доставленные с французского судна товары, выбирая материал для платья и бормоча проклятия на голову женщины, отнявшей у нее Адама, когда в комнату ворвался слуга и доложил, что едет хозяин. На мгновение Джиллиан будто парализовало от радости и облегчения. Очнувшись, она побежала переодеваться. Никогда больше она не позволит себе показываться перед Адамом в одежде, больше подходящей служанке, чем госпоже. Джиллиан не только ревновала, она уже начала осознавать собственную значительность.

Однако любовь в Джиллиан оказалась сильнее гордости. Хотя она уговаривала себя, что ей следует с достоинством дождаться Адама в зале, эта попытка дисциплинировать себя была безуспешной. Влекомая какой-то неудержимой силой, она чуть ли не прыжками пересекла зал и спустилась во двор в тот самый момент, когда Адам соскочил с седла. Увидев его, она забыла все, о чем столько передумала, и бросилась вперед обнять его, а он встретил ее такой силы толчком, что она отскочила футов на пять и, едва не упав, оказалась в крепких руках подоспевшего конюха.

Джиллиан вскрикнула и, вырвавшись, бросилась назад, не смея оглянуться. Она слышала за спиной какие-то звуки и чуть не умерла от стыда. Адам смеялся! Сильнее ошибиться было нельзя. Адам скорее выругался бы, если бы у него не перехватило дыхание. Он изо всех сил вцепился в поводья жеребца, чтобы тот не убил кого-нибудь, и от чрезмерных усилий из его горла вырвался нечленораздельный звук. По несчастной случайности Джиллиан приблизилась именно в тот момент, когда Адам соскочил с седла, что включило все защитные инстинкты животного. Адам едва успел оттолкнуть Джиллиан в сторону, не дав боевому коню разделаться с возникшей на его пути помехой.

Он был в очень невыгодном положении, так как, спрыгивая на землю, ослабил натяжение поводьев в левой руке. Жеребец устал, а прислуга достаточно хорошо знала его крутой нрав и приближалась к нему только по сигналу Адама. Таким образом, Адам был не готов к внезапному выпаду лошади. Теперь он сам оказался в опасности – не то чтобы конь, который знал его запах, мог умышленно наброситься и на него тоже, но Адам мог пострадать случайно от его копыт, которыми тот гневно брыкался во все стороны. Он мог, конечно, отпустить жеребца совсем, но тот тогда начнет носиться по двору и наверняка нанесет увечья многим, прежде чем его поймают и усмирят.

Прошли страшные пятнадцать минут, пока Адам, повиснув на поводьях, накручивал их на руку, укорачивая их и притягивая голову жеребца к себе. Периодически он хватался за уздечку правой рукой, мыча от боли в боку, где, он чувствовал, что-то рвалось, и затем разлившееся тепло подсказало ему, что открылась рана. Наконец, благодаря в равной мере везению и умению, ему удалось ухватиться рукой за губу коня и притянуть его голову к себе, чтобы он не мог вставать на дыбы. Конюхи, которые с ужасом беспомощно наблюдали за всем этим со стороны, тут же бросились вперед и навалились общей массой. Затаив дыхание, Адам принялся гладить коня, ласково разговаривая с ним, пока, наконец, животное не успокоилось в достаточной мере, чтобы можно было ослабить подпругу и снять седло.

На этом происшествие закончилось. Жеребец, носящий имя Гнев, успокоился совершенно, но теперь гнев охватил самого Адама.

– Идиотка! – завопил он, устремляясь в башню. Его нисколько не успокоило то, что нигде на главном этаже он не нашел Джиллиан, и никто не вызвался помочь ему снять доспехи. Джиллиан сказала служанкам, что берет эту работу на себя, и никто из прислуги не мог понять, что случилось.

– Джиллиан! – заорал Адам, сорвав с себя меховой плащ и в ярости швырнув его на скамью. – Где твоя хозяйка? – рявкнул он затем на съежившуюся служанку.

Естественно, та в ответ только испуганно трясла головой. Никто из прислуги не видел прежде Адама в таком состоянии, и зал пустел, как по волшебству, словно магия делала только что бывших здесь людей невидимыми.

– Кто-нибудь, приведите ее ко мне! – крикнул он. – Если вы заставите меня ждать, я взыщу штраф с каждого из вас за каждую минуту.

Девушка упорхнула. Все остальные исчезли тоже, даже самые храбрые, которые до сих пор мешкали, надеясь, что гроза быстро пройдет. Повернувшись, чтобы попросить кого-нибудь подать вина, Адам обнаружил, что остался совсем один. Никогда такое не случалось с ним прежде. Его слуги и слуги его матери были привычны к вспышкам гнева, и, хотя им порой доводилось прижиматься поближе к стенам и исполнять свою работу как можно бесшумно и незаметно, они никогда не убегали. Они знали: самое худшее, что может обрушиться на них, это пощечина или грубое слово.

Как бы ни жилось слугам при Невилле, полгода пребывания в замке Саэра нагнали на них настоящий страх. Мужчин и женщин калечили, пытали и убивали только из-за того, что у хозяина было плохое настроение. Теперь все решили, что прежний кошмар возвращается. Кто-то должен был пострадать, но каждый надеялся, что, пока настанет его или ее очередь, под горячую руку попадется кто-нибудь другой, и гнев господина поостынет.

Когда в ее комнату влетела бледная и трясущаяся служанка, сообщившая, заикаясь, о повелении и угрозах хозяина, Джиллиан поднялась со скамьи и направилась с лицом и походкой лунатика к лестнице, по которой спустилась в зал.

– Что происходит с вами и вашей прислугой в этом несчастном доме? – воскликнул Адам, как только увидел ее.

– Они боятся, – со спокойствием отчаяния ответила Джиллиан.

– Боятся чего? – взревел Адам. – Я научу их бояться, если еще раз вернусь после недельного похода и не найду ни малейшего гостеприимства. Неужели никто не может помочь мне раздеться? Неужели я должен ходить голодный и грязный?

– Чего вы желаете в первую очередь, милорд, раздеться или поесть? – спросила Джиллиан, гадая, не прибьет ли он ее до смерти, когда она подойдет к нему на расстояние вытянутой руки.

– О Боже, да снимите же с меня эти проклятые доспехи, – сказал Адам, все еще раздраженно, но уже более-менее нормальным голосом. – Я пробыл в них целую неделю и скоро сгнию в собственном поту.

Как бы ни безразличен был дух к самой худшей судьбе, плоть инстинктивно бежит от нее. Джиллиан, едва волоча ноги, приближалась к Адаму, и, когда он заговорил о пище, надежда пробудилась в ней. Если он отправит ее накрывать на стол, она еще может избежать наказания. Требование раздеть его убило в ней эту надежду, и теперь Джиллиан уже не понимала, что он говорит, хотя и слышала какие-то слова. В безнадежности Джиллиан захотелось поскорее избавиться от своей муки. Она ускорила шаг, и в этот момент Адам повернулся к ней лицом. В глаза ей сразу бросилось влажное пятно свежей крови.