Они почти не ели, с глаз каждой по скулам и по щёкам текли одинокие слёзы. Мне было жалко их. Дверь открылась. Миллионами взглядов мы подняли свои шесть на Ридо. Он так же грубо повторил, не повторяя лишь шутки своей, да какая это была шутка - похабные слова, от похабности которых, нами воспринимаемой, ему становилось смешно. Он был типичной мразью, типичным выродком. Ублюдком, наверное. Карие глаза, ненавидящие и ненавидимые. С высокой горбинкой нос. Смуглая кожа. Было в его лице что-то огрызающееся, нервное и скрывающее это. Эта мразь считала себя высшим существом и это было самым отвратительным в нём. Мы безропотно пошли за ним. В другой комнате сидел охранник, безмозглое существо с сильной челюстью, огромный детина, который сам был бы не против оказаться на моём месте. В середине комнаты была большая грязно-розовая кровать, со стоящей рядом с ней фотокамерой, призванной фиксировать отрывки нашей механической любви. Ридо велел всем раздеться. Эта тварь могла сделать всё. Я начал раздеваться. Ридо кричал, чтобы мы поторапливались. Девочки настолько медленно раздевались, краснея, что он начал срывать с них одежду. Мы оказались обнажёнными друг перед другом, но меня это нисколько не возбуждало, а должно было. Ридо взял Аннах за руку, чуть выше локти и швырнул её на кровать. Тоже самое он проделал и с остальными девочками. Они сидели перед нами, пока он фотографировал их. Он велел всем уйти с кровати, кроме Аннах, а Аполлосу сказал подойти к ней. Её же было велено заняться с ним французской любовью. Аннах встала, обдала Ридо какими-то ругательствами и сказала, что она ни за что не будет этого делать, продолжая называть его самыми грязными словами. Наверное, здесь могла бы быть пощёчина. Герцог или граф в бульварном чтиве именно её бы и отвесил. Мразь не даёт пощечин. Он просто удали её. Кулаком в лицо. Аннах упала. Он продолжал бить её ногами. Я пытался ударить его, за что получил в пах ногой охранника и оказался на полу, задыхаясь от неожиданной боли. Они оба били её. Она дико кричала. Они били её больно, но старались бить так, чтобы не нанести увечий и не повредить никаких органов. Метте, Техаамана и Эсфирь тоже набросились на Ридо и эту безмозглую светлоголовую детину, за что получили то же, что и я. Они продолжали бить её, но всё реже и реже, став теперь издеваться над ней, над голой, бесчувственной Аннах, с разбитым носом и губами, с разлитыми на слёзы глазами. Они ногой теребили её, как падаль. Они похлопывали её по бёдрам, грудям и ягодицам. А Ридо взял её за за нос и потрепал эго со словами: "В следующий раз послушаешься", с обязательными выражениями, приводить здесь которые мне стыдно. Он сфотографировал её, беспомощную, закрывающую руками лицо, безумную от густоты крови на губах. Но самым страшным в этом было то, что мы смотрели на неё, безучастные к ней, ждущие, когда это же самое произойдёт с нами. Ридо смотрел на Аннах, потом, вопросительно, на нас. Уверенный. Безнаказанный. Беспощадный. Вот здесь я обнаружил в себе свою глупость, идеальность, наивность и доверчивость, я возненавидел их, себя. Их - за существование, себя - за них, за то, что мысли во мне такие были, за желание, которое и погубило на тот момент меня.
Камера ждала. В этом было ожидающее, оконченное, решённое и беспрепятственное. Он взял Метте за руку, в том же месте, что и Аннах, также бросил её на кровать. Повторяемость давила на нас, она подразумевала продолжение, аналогичное только что виденному нами. Метте лежала на кровати, подбирая ноги под себя, прикрывая груди рукой, в изгибах гротеска, ненастоящая, не похожая на девочку. Ридо снова приказал Аполлосу сделать то, что тот не сделал раньше. Аполлос нехотя подошёл к Метте. Я прятал свои глаза. Теперь я видел то, что я хотел. И это было не тем, что я представлял. Это было грязью, высокосортной грязью, в конечном итоге, нас фотографировали не в подвалах с оцарапанными коленями, не с наркотическими глазами. Но грязь оставалась грязью, независимо от того, на чём она была, на мешковине или на шёлке. Я думаю, вовсе незачем рассказывать в подробностях совершенно дикую сцену любви по принуждению между Метте и Аполлосом, камера с прицепленным к ней Ридо металась по комнате, во всех ракурсах ухватываясь за стыд их. Метте не была девственницей, и в схватке обоих тел не было неумелости, какой-то опыт у них имелся. Ридо велел Техаамане присоединиться к ним, а позже и мне. Оставалась безучастной одна Эсфирь. Она держала закрытыми груди и глаза. Камера похабно подмигивала. Змеями мы переплетались, изображая счастливые лица наслаждения партнёрами. Сначала я был с Метте, потом я поменял, по велению Ридо, её на Техааману. Для неё тоже не новым была плотская любовь. Какие-то ужасные позы, фальшивые лица. Ридо снимал. Потом он велел остаться на кровати только мне. Он поманил пальцем Эсфирь. Она смотрела ему в глаза. Его скрытая неуверенность, агрессия слабых вырвались наружу, она смотрела на него спокойствием сильных. Он крикнул. Она продолжала смотреть. Слабость мрази и сильная личность не играли роли в принуждении, слабый Ридо принудил Эсфирь подойти к кровати, и это было в его силах. Он подошёл к ней, толкнув к кровати. Эсфирь встала на колени на ней, смотря теперь в мои глаза. Ридо: "Начинайте". Она смотрела в меня, крики Ридо пропадали, ничего не было, мы были помещены в особый мир. Она смотрела в мои глаза, а я порывался спрятать их от неё, но ни черта у меня не получалось. Ещё раз Ридо: "Начинайте". Я лежал, она стояла предо мной на коленях: "Не надо". Ридо ей: "Заткнись". Я не сказал ей ничего. Я не мог больше смотреть ей в глаза, чувствуя, конечно, не вину в том, что я тогда делал с ней, но в том, что я желал этого ранее, ещё несколько часов назад. Эсфирь была девственницей. За недевственностью Метте и Техааманой Ридо забыл про то, что Эсфирь могла быть девственностью. Её кровь будто повергла его в оргазм, он снимал и снимал своей мерзкой камерой, стараясь не упустить ничего из появившегося. И я, и Эсфирь были в крови, в её крови. Она была в слезах. Ридо сказал, что на сегодня достаточно и ушёл в красную комнату проявлять следы нашего, моего, греха.
Всё это время за нами наблюдал, ухмыляясь, охранник, ненавидимый мною даже больше Ридо.
