Несколько раз он пытался встать, но кости к этому не были готовы. Он подполз на локтях и коленях к лестнице и поднялся по ступеням, как животное. Наверху он прополз по заросшему мхом коридору и бросил на груду оленьих костей лишь мимолетный взгляд. Вскоре впереди он увидел красноватый свет, не то восхода, не то заката. Он проходил через окна без стекол, окрашивая стены и потолок, и там, где он касался стен, мох не рос. Михаил понюхал свежий воздух, но запах заставил что-то в его мозгу щелкнуть и повернуться, как колесики в карманных часах. Это уже не был острый цветочный аромат поздней весны. Это был другой запах, сухой дух с таящейся прохладой; жар, сопротивляющийся прохладе. Это был запах умиравшего лета.

Прошло столько времени. Это ему стало ясно. Он сел, оглушенный ощущениями, и рука его потянулась к левому плечу. Пальцы наткнулись на края розовой мякоти, и несколько чешуек коросты слетели с его кожи и упали на пол. Сейчас в коленях ему было больно, и казалось важным встать, прежде чем двинуться дальше. Он чуть ли не слышал, как поворачиваются его суставы, вроде скрипа петель на старой двери, долгое время не открывавшейся. Лицо, плечи и грудь его были в поту, но он не сдавался и не плакал. Собственный скелет казался ему чужим. Чьими на самом деле костями были его кости, вставленные, словно деревянные палки, в его плоть? Встань, приказал он себе. Встань и пойди... как человек.

Он встал.

Первый шаг был такой же, как у ползунка: шатающийся, неуверенный. Второй был не многим лучше. Но третий и четвертый сказали ему, что он еще не разучился ходить, и он прошел через коридор в комнату с высоким потолком, где солнечный свет окрасил стропила в оранжевое и голуби нежно ворковали над головой.

Справа от Михаила на полу в полумраке что-то шевельнулось. Он услышал шум шелестевших листьев. Там лежали два тела, сцепившиеся и тяжело дышащие. Трудно было разобрать, где начиналось одно и заканчивалось другое. Михаил моргнул, сбрасывая с глаз последние остатки сна. Одна из фигур на полу застонала - женский стон - и Михаил увидел человеческую кожу, обрамленную густыми волосами, как у животного, которая появлялась и исчезала, потом снова появлялась снаружи и снова скрывалась в мокрой плоти.

Из мрака на него уставились пара льдисто-голубых глаз. Олеся вцепилась в плечо, на котором, как волны на реке, поднимались и опадали светло-каштановые волосы. Голова Франко повернулась, и он увидел мальчика, стоявшего на пересечении солнца и темноты.

- Боже мой! - прошептал Франко, голос его дрогнул. - Он смог пройти через это! - он оторвался от Олеси, с хлюпающим звуком разъединения, и вскочил на ноги. - Виктор! - закричал он. - Рената! - Крики его эхом отдавались в коридорах и помещениях белого дворца. - Кто-нибудь! Быстро идите сюда!

Михаил уставился на обнаженное тело Олеси. Она не шевельнулась, чтобы прикрыть себя. На ее коже блестела тонкая пелена пота. - Виктор! Рената! продолжал кричать Франко. - Он выжил! Он выжил!

3

- Следуй за мной, - сказал в конце сентября Виктор, и Михаил тенью пошел за ним. Оставив позади залитые солнцем помещения, они спустились к месту, где воздух был прохладен. На Михаиле была одежда из оленьей шкуры, которую сшила для него Рената, и, продолжая спускаться с Виктором, он натянул ее на плечи. За прошедшие несколько недель Михаил познал, что его глаза быстро привыкают к темноте, а при дневном свете он мог видеть с поразительной остротой, мог даже пересчитать желтые листья на дубе на расстоянии в сто ярдов. И все же Виктор хотел, чтобы мальчик что-то увидел там внизу, в темноте. Он остановился, чтобы зажечь факел из кабаньего сала и тряпок от углей маленького костра, который он предварительно разжег. Факел засветился, и от запаха горящего сала у Михаила потекли слюнки.

Они спустились к месту, где изображения монахов в рясах и с капюшонами на головах все еще сохраняли свою одухотворенность. Узкий проход вел под арку через открытые железные двери в огромный зал. Михаил поглядел наверх, но потолка не увидел. Виктор сказал - Вот оно. Стой там, где стоишь. - Михаил подчинился, а Виктор стал ходить по залу. Свет от факела высветил каменные полки, забитые толстыми, в кожаных переплетах, книгами: их были сотни. Нет, пожалуй, даже тысячи, подумал Михаил. Книги заполняли каждый подходящий уголок, много их лежало на полу стопками.

- Это, - сказал тихо Виктор, - то, над чем работали монахи, жившие сотни лет назад: собирали и переписывали рукописи. Здесь три тысячи четыреста тридцать девять томов. - Он сказал это с гордостью, будто хвастающийся ребенок. - Теология, история, архитектура, техника, математика, языки, философия... все тут. - Он повел факелом вокруг себя. Слегка улыбнулся. - Монахи, как ты можешь понять, не много познали мирской жизни. Покажи мне свои ладони.

- Мои... ладони?

- Да. Ты не знаешь? Плоские окончания твоих рук. Покажи мне их.

Михаил поднял ладони к факелу.

Виктор рассмотрел их. Затем фыркнул и кивнул. - У тебя руки изнеженного человека, - сказал он. - Ты жил привилегированной жизнью, да?

Михаил пожал плечами, не понимая.

- За тобой хорошо ухаживали, - продолжал Виктор. - Родился в аристократической семье. - Он же видел, как были одеты мать, отец и сестра Михаила: по высшему разряду. Тряпки от их одежды пошли на факелы. Он поднял вверх свою руку с тонкими пальцами и повертел ею на свету. - Я был профессором Киевского Университета, очень давно, - сказал он. В его голосе была не тоска, а просто сожаление. - Я преподавал языки: немецкий, английский, французский. - В его глазах промелькнул жесткий блик. - Я изучил три разных языка - для того, чтобы жить подаяниями вместе с женой и сыном. В России человеческая жизнь не поощрялась.

Виктор прошелся, освещая факелом книги. - Если только, конечно, тебе не удалось изобрести более эффективный способ убивать, - добавил он. - Но мне представляется, что все правительства примерно одинаковы: все жадны, все близоруки. Это проклятие человечества - иметь разум и не иметь ума им воспользоваться. - Он остановился, чтобы аккуратно снять с полки том. Задняя часть обложки отсутствовала, а кожаные страницы отрывались от переплета. - "Республика" Платона - сказал Виктор. - Слава Богу, на русском. Я греческого не знаю. - Он обнюхал переплет, как будто вдыхая удивительный аромат, потом вернул книгу на место. - "Хроника Юлия Цезаря", теория Коперника, "Ад" Данте, "Путешествия Марко Поло"... все вокруг нас, двери в различные миры. - Он провел факелом и приставил палец к губам. Ш-ш-ш, - прошептал он. - Замри, и ты услышишь звуки поворачиваемых ключей, здесь, в темноте.