– Я свою дорогу избрал и с неё не сверну, – отмахнулся Подгорбунский.

– Как знаешь… Но всё же… Не побрезгуй моими советами.

– Замётано.

Полковник сделал ещё одно усилие, чтобы принять наконец свойственное здоровому человеку вертикальное положение, но юноша не дал ему осуществить задуманное.

– Лежите. Говорите негромко. Я вас прекрасно понимаю!

– Если хочешь чего-то добиться среди шпаны, надо жить по её законам, то есть понятиям. Тем более, что ничего противоестественного, наносного, античеловеческого в них нет. Только истинный смысл – выстраданный, омытый кровью; сама, как говорится, соль нашего арестантского бытия. Не обманывай, не воруй у своих…

– Я так и поступаю.

– И правильно!

– Но ведь есть ещё «не бери в руки оружия». Как быть с таким противоречивым постулатом? – спросил Подгорбунский.

– Поживёшь – увидишь. И сам примешь решение. Верное, справедливое.

– Неужели только ради этого меня сняли с дальняка?

– Нет! – резко ответил старик.

– Кажется, вы собирались дать мне какой-то дельный совет, напутствовать на дальнейшую мирную жизнь? – спросил озадаченный Владимир.

– В армию тебе надо, сынок…

– Что я там забыл?

– Послужишь… Посмотришь…

– Не…

– Старших надо уважать и слушать их, не перебивая!

– Молчу…

– Хочешь, отрекомендую тебя одному своему другу – Николаю Кирилловичу Попелю? Он сейчас, должно быть, большой начальник в АБТВ…

– Где-где?

– В автобронетанковых войсках… Выучишься на механика-водителя – и заживёшь.

– В каком смысле?

– Самом прямом! Ты даже не представляешь, какое это удовольствие – лететь в броне, не разбирая дороги. Через леса, овраги, мелкие речушки… Деревья падают, выворачиваясь с корнями, стены домов в клочья рассыпаются, люди и животные в панике разбегаются, кто куда… А ты насвистываешь любимую мелодию и периодически переключаешь рычаги управления… Хотя… Говорят, что их уже заменили на штурвалы – советские учёные не сидят на месте.

– Да… Красочно малюете. Что песню поёте. Может, я и соглашусь, только немного подумаю, можно?

– Можно, если осторожно, так как времени у нас с тобой крайне мало.

– У нас?

– Не придирайся к словам… Все мы под одним Богом ходим, и порой самые сильные молодые особи встречаются с ним раньше, чем немощные, хилые, казалось бы, давно приговорённые старики.

– Согласен.

– Ну что… Я черкну Попелю рекомендацию? Он мои каракули хорошо знает, не раз списывал конспект на командирских курсах…

– Погодьте денёк-другой, – попросил Владимир.

– Могу не дождаться…

– А вы попытайтесь.

– Не от меня это зависит.

– Если честно…

– А как же иначе, сынок, между мужиками, а?

– Устал я, батя… Двадцать лет дураку исполнилось, а за душой, пардон – ни шиша нет; одни уголовные статьи! И сроки, сроки, сроки… А так хочется на волю, чтобы полноценно жить, работать, учиться; короче – стать настоящим гражданином государства рабочих и крестьян. Не вором, а человеком. Пускай маленьким, обычным, серым, таким, как все, ничем, по сути, не выделяющимся в толпе, но непременно с большой буквы: честным, преданным, отзывчивым, как и завещал товарищ Горький. – Володя ненадолго поднялся, чтобы поправить старое одеяло, постоянно сползающее с костлявого тела его духовного наставника, и снова сел на прежнее место.

– Великий писатель. Наш. Пролетарский, – одобрительно крякнул старик, выражая юнцу респект не столько за проявленную заботу, сколько за широту знаний. – А ты знаешь, кому Алексей Максимович посвятил эти мудрёные строки?

– Нет, конечно…

– Твоему тёзке – товарищу Ленину.

– Так ведь именно в честь его меня и назвали, – глаза Подгорбунского ещё ярче заблистали в кромешной тьме, наполняясь бесовской молодецкой удалью. – Мой дед был большевиком и умер в ссылке, не дожив до революции. Отца казнили белогвардейцы за то, что и под угрозой смерти не стал отказываться от своих убеждений; мать партизанила, работала в партийных органах. Тётя Оля активно сотрудничала с коммунистической прессой… Да что там говорить… Её дочь – Галя, то есть двоюродная моя сестрица, и то руководила пионерской организацией, стояла у истока «Базы курносых», а я – босяк, жулик, одним словом, – проходимец…

– «База курносых», говоришь… Что за хрень? Почему не знаю?

– Первая в Советском Союзе книга, которую полностью написали дети – литкружковцы шестой фабрично-заводской школы портового города Иркутска.

– Ты хоть держал её в руках?

– И не только держал, а даже читал. Тираж ведь немалый отгрохали – целых пятнадцать тысяч экземпляров. На всех хватило!

– И как тебе творчество иркутских пионеров? Понравилось? Аль не шибко?

– Ещё как… Самому товарищу Горькому, которого мы с вами вспоминали всего несколько минут тому назад, и то запало в душу!

– Круто, – похвалил Дед.

(Когда-то давным-давно, на заре своей юности, он тоже писал небольшие оригинальные рассказы, в основном – на армейские сюжеты, некоторые из них даже печатали в какой-то периодике, но дальше дело не пошло.)

– Кстати, – продолжал рассказывать его молодой коллега, усиленно жестикулируя и тараща и без того огромные карие глаза. – Ознакомившись с книгой, Алексей Максимович даже пригласил Галину в Москву, на первый съезд советских писателей. Вместе с руководителем кружка Молчановым-Сибирским.

– Вот это да… Гордись, сынок!

– Чем?

– Родословной. Славная она у тебя.

– У меня? Нет, это у них… У меня только одни кражи и побеги.

– А знаешь что? Давай напишем письмо Сталину… Нет, может не дойти… Лучше всесоюзному старосте Калинину – тот, говорят, многим помогает. Думаю, и тебя в беде не бросит с такой-то генеалогией!

(Так как своих детей у Полковника не было, к Володе он относился как к родному сыну и никоим образом не желал ему сомнительного воровского будущего, вот и высказал впервые мысль, которая мучила его в последнее время.)

– Какой ещё гинекологией? – скривил обиженное лицо Подгорбунский.

– Ге-не-а-ло-гия, – по слогам повторил Дед. – Наука, служители которой собирают различные сведения о генезисе родов…

– Чего-чего?

– Генезис, в переводе с греческого, значит происхождение, возникновение, становление, развитие и даже (что вовсе не обязательно) гибель объектов изучения, в нашем случае – семей, родов…

– Понял.

– Ну а если понял, то бери в моей тумбочке карандаш, тетрадь – будем строчить маляву в Кремль.

– Может, всё-таки в следующий раз? – с мольбой уставился в его быстро угасающие глаза Володя (боль внизу живота не утихала и настойчиво требовала выхода).

– Следующего может не быть. Пиши… Нет, сначала я! – Полковник начеркал несколько слов на первом листке и тут же аккуратно вырвал его. – Это для Попеля. Теперь ты!

– Готов. Диктуйте!

– Председателю ЦИК[16] товарищу Калинину Михаилу Ивановичу от заключённого Подгорбунского Вэ Эн… Хочу стать на путь исправления… Обещаю вырасти честным человеком, патриотом нашей великой Родины… Последнее слово с большой буквы.

– Знаю!

– Закончил?

– Да.

– Поклянись, что станешь приличным человеком.

– Зуб даю, как говорит Дровосек.

– Это серьёзно… Если зуб… Теперь я за тебя спокоен. Прощай, сынок.

Дед закатил глаза и…

А наполненное людьми тесное помещение разрезал дикий, полный отчаяния, истошный вопль, через распахнутую дверь вырвавшийся далеко за пределы барака:

– Батя-а-а! Родный! А-а-а!!!

Наш герой отбывал очередное наказание далеко от Магадана, однако такая характеристика вполне подходила и для тамошних погодных условий.

Ночные заморозки – чуть ли не до середины мая. И вдруг – бац – жара! Причём такая, что к концу весны уже желтеет, а в начале июня и вовсе выгорает – причём дотла, казалось бы, совсем недавно прорезавшаяся трава.