«Ах… Так… Да я тебе!..»

В тот же миг перед его лицом, словно из-под земли, вырастала лихая ростовская братва… Мол, «зачем мальца калечишь?» За сим – неминуемые «разборки», разговор на повышенных тонах и, как следствие, всеобщий мордобой, во время которого Алик Дровянников (так звали в миру «народного артиста») умудрялся, как у них говорят, обчистить не одно жирное портмоне…

– Позови своего корешка, бесёнок.

– Горбуна? – переминаясь с ноги на ногу, молодой сиделец с подозрением покосился на бывалого – уж слишком необычным показалось его поведение.

Почему?

Несмотря на смертельную болезнь, Полковник старался поддерживать своё тело (и, главное, – душу!) в порядке: никогда не унывал, по утрам при возможности делал несложные физические упражнения и даже пытался иногда тягать гири, правда, в последнее время, – всё реже и реже; посему громоздкие железки успели основательно покрыться пылью под его козырной, отдельно стоящей, шконкой[9]. Но, если б он мог что-то сделать сам, ни за что не стал бы никого просить даже о таком, пустяковом, в общем-то, одолжении – по крайней мере, так было до сегодняшнего дня…

И вот всё изменилось.

Причём – не в лучшую сторону.

«Да уж… Конкретно сдал Дедуля; отощал, осунулся… Похоже, долго он не протянет!» – сделал неутешительный вывод совсем ещё зелёный, но не по годам наблюдательный и сообразительный – избранная «профессия» обязывает! – жулик.

– А то кого же? – устало обронил в ответ немощный «старец» и в очередной раз скорчился от боли, тем самым целиком и полностью подтверждая диагноз своего юного коллеги. – Найди и приведи!

– Зачем? – не совсем участливо и, наверное, абсолютно нетактично по отношению к старшему и более авторитетному товарищу, поинтересовался Алик.

Это в данной ситуации тоже выглядело непривычно и даже в какой-то мере неестественно, странно… Ибо ещё совсем недавно он был рад исполнить любую просьбу этого всеми уважаемого человека, никак не упорствуя и не задавая лишних вопросов.

– Хочу покалякать с ним по душам, покаяться… Авось в последний раз? – добавляя звука, твёрдо и чётко изложил суть своей позиции Дед.

– Кончай! – заводясь, тоже повысил голос Дровосек (так звали его товарищи по несчастью). – Тоже мне – страдалец выискался… Такого и ломом не добьёшь!

– Я раньше тоже так думал, сынок…

– И что, скажите, вдруг изменилось?

– Ничего. Просто время моё ушло. Больше не жилец я на этом свете… А жаль!

– Негоже преждевременно сожалеть о том, чего ещё не случилось… Сами учили…

– Что-то я не припомню в своём арсенале такого афоризма…

– Да как же? Было дело!

– Было… Не было… Какая разница?

– Большая!

– Прекрати пререкаться. Скажи прямо: кликнешь али нет?

– Попробую… Однако предупреждаю: шансов у нас с вами совсем немного, по факту – мизер!

– Разжуй!

– Что?

– Смысл своей последней фразы!

– А… Так ведь он, горемычный, с дальняка[10] вторые сутки не вылезает. После той баланды, что намедни на вечерний заход[11] давали…

– Начальству доложили?

– Конечно! А то предположат от незнания, что он сбежал из лагеря, сделал, в очередной раз ноги, и подымут кипишь; ещё собак по следу пустят…

– Эти могут.

Полковник ещё раз окинул взором щуплую фигуру дерзкого донского форточника, увенчанную узким жёлтым лицом, и, оценив блудливую плутовскую улыбку, не сходящую с тонких, плотно сжатых, уст, вдруг усомнился в правдивости его предыдущих слов:

– А ты, часом, ничего не придумал?

– Чистая правда – зуб даю, – поблескивая беспросветными жульническими глазками, отбился от наезда хитроватый от природы юноша.

– Странно… У меня лично после трапезы никаких неприятных ощущений не возникло.

– Это кому как повезёт, Деда, – продолжал ехидно ухмыляться, обнажая беззубый рот, «философ» Дровянников. – Я ведь тоже дно миски облизал, и ничего, выжил… А нашему корешу Вовану просто не посчастливилось… Сорвало нижнюю крышку конкретно! – продолжил развивать мысль Алик.

– Тогда, может быть, виной тому не похлёбка, а, например, гидрокурица?[12] – выдвинул свежую версию его многоопытный оппонент. – Она мне сразу не внушала доверия… Не трымалась купы[13], как говорят у нас на Полтавщине, разваливалась на мелкие кусочки, штыняла[14] так, что глаза слезились…

– С нашими хитро вымаханными ложкарями[15] всё возможно, – согласно кивнул Дровянников.

– Как бы там ни было, времени на анализ всех обстоятельств этого чрезвычайного происшествия у меня, похоже, не осталось. Поспеши! Как говорили у нас в войсках: ноги в руки – и вперёд за орденами. Быстрее ветра!

– Слушаюсь… Дело-то, по всей видимости, серьёзное! – громко вздыхая, потянулся юнец – до хруста в ещё слабых, окончательно несформировавшихся, костяшках. – Придётся снимать с горшка корешка и нести к вам, Дедуля, на руках. Иначе он не сможет. Но… Надо – значит, надо. Не волнуйтесь – сделаем!

Он нежно потрепал плечо тяжело больного, вкладывая в этот жест всё своё нерастраченное ранее сострадание и немедля выскочил во двор.

– Горбун, ты где? – громко заорал Алик, отступив несколько метров от барака.

(На землю быстро опускалась беспросветная майская ночь, а прожекторы освещали только небольшой участок местности у входной двери.)

– Да здесь я, здесь! – не очень бодро донеслось в ответ откуда-то справа.

– Идти сможешь?

– Не знаю… Пока больше, чем на пять шагов, отползти от нужника не получалось…

– Полковник вызывает.

– Что-то срочное?

– Дед совсем плох! Покаяться жаждет…

– Хорошо. Лечу…

Противно скрипнула дверь, и вдали нарисовалась пока ещё плохо различимая коренастая фигурка, с каждым мгновением увеличивающаяся в размерах.

– Ты останься здесь, – сухо распорядился Подгорбунский, пребывавший в блатной иерархии чуть выше своего закадычного кореша (столько ходок позади!). – Сторожи сортир. Держи для меня место. Всех, кто желает сходить «по-малому» – направляй за угол, а то не успею, не добегу!

– Понял! Бу сделано, – оскалил кривые редкие зубы верный Дровосек.

– По вашему приказанию прибыл! – с показушной лихостью отрапортовал Владимир перед тем, как примоститься на свободный край одиноко стоящей новенькой деревянной койки.

Руку к виску он при этом, естественно, не прикладывал.

На сером, измученном, практически мумифицированном (простите за такое выражение) лице давнего сидельца заиграла слабая улыбка. Вероятно, ему в очередной раз вспомнились славные боевые будни красных броневых сил, которым Дед посвятил всю свою жизнь.

Точнее, ту её часть, что прошла не за решёткой.

Ах, если б можно было повернуть время вспять. И, по мановению волшебной палочки, снова очутиться там, в том сладостном далёком прошлом… Поумневшим. Со светлой головой и огромным жизненным опытом… Скольких ошибок он бы смог избежать…

Все мы умны, как говорится, задним числом!

«Отставить!» – хотел привычно рявкнуть Полковник.

Но…

В местах лишения свободы нет места милым его сердцу уставным отношениям! Воинская дисциплина здесь не только не приветствуется, но и откровенно игнорируется, даже презирается большинством сидельцев…

– Смотри, какое дело…

Дед попробовал немного приподнять уставшее повиноваться тело, но из этой затеи конечно же ничего не вышло, и он продолжил говорить лёжа. Тихо. Спокойно. Почти шёпотом. Но в то же время – уверенно и твёрдо:

– Буду уходить. Скоро. Вот и хочу немного образумить тебя, сынок, предостеречь, так сказать, от неприятностей, от неверной линии поведения… Короче, направить на путь истинный.