Он вытащил кадку из-под Эстиния, вышел, чтобы вылить воды. Хотел сделать это в самом храме и передумал. Не из-за богобоязни. Просто не в его привычках гадить возле укрытия. Назгал не видел ничего символичного в том, чтобы насрать посреди храма.

Где-то поблизости возилась Дшина. Видно только тень, слоняющуюся поблизости. До слуха Назгала доносилось ворчание.

– Поищи возле запретной части, – крикнул ей Назгал.

– Думаешь? – услышал он в ответ. – Здесь ничего нет! Вообще!

– Да наверняка там найдешь. Еду ведь?

Вернувшаяся Дшина увидела Назгала, блаженствующего в кадке с теплой водой. Эстиний все еще бормотал о чудесных творениях, оскорбленных чувствах и обязательной борьбы за существование. Слушать его девушка не стала.

Она раздобыла черствого хлеба, кувшин с забродившим соком. Не спрашивая дозволения девушка сбросил рубаху и сунула ноги в кадку с теплой водой.

– Ого! – восхитился Назгал. – Сильно.

– Есть будешь?

Она протянула коврижку хлеба, а затем заткнула священника вопросом о припасах. Кажется, только сейчас он заметил, что разговаривает сам с собой. Обещался с утра раздобыть чего-нибудь существеннее. Ему ведь не требовалось так много еды. Сначала довольствовался малым, приняв обет смирения. А с недавних пор тело отказывалось от излишеств.

– Все, хватит! – Назгал поднял руку. – Ты сейчас надумаешь много. Завтра я ухожу.

– Что? – Эстиний вылупил глаза. – Но ты не можешь!

– Чего это вдруг?

– Ты появился здесь не случайно. Куда ты пойдешь. Зачем?

– В себе сначала разберись, вместо того, чтобы поучать других, – перебил его Назгал. – Сидит тут, бухтит, цели всякие, миссии. А сам чего? Зачем сидишь тут, болтаешь? Ради чего?

Эстиний прикусил язык, уселся на койку и подтянул ноги. Пусть подумает, решил Назгал, уж это он умеет хорошо. От такого спутника надо избавляться, он дурно влияет на других.

Чтобы не разбудить задумавшегося, ни Дшина, ни Назгал больше не проронили ни слова.

Хлеб осел на дне живота, выдоив последние силы. Дшина опять улеглась, ничуть не смущаясь сидевшего рядом священника.

Одна из ночей, время которой длится и длится бесконечно. Назгал хотел действовать, но вместо этого оказался прикован к двум людям. Что только порождало разлад в голове. Все эти мысли отравляли, приводили к странным выводам.

Слова Эстиния – что яд.

Он знал такую свою особенность. Мечтал, чтобы кто-нибудь его использовал. Сочинил для себя судьбу полезного инструмента. Одноразового. Вот его мечта и желания.

Только Назгал не хотел ему помогать.

Ночь забрала разум двоих, на время погрузив их в состояние безмолвия. Дождавшись этого, Назгал прибрался в каморке и всю ночь поддерживал огонь. От стен поднимался пар. Давно здесь не топили, камень впитал окружающий холод и неспешно его отдавал.

Глядя на костлявого с нездоровым румянцем священника, Назгал удивлялся, что он пережил эту зиму.

Ведь работает – желания осуществляются. Эстиний мечтает умереть в служении, потому не в состоянии освободить землю от собственного присутствия.

– Как же ты поведешь себя, исполнив желаемое, – пробормотал Назгал и до крови прикусил язык.

Не хотел разбудить священника, который тут же начнет разглагольствовать о предназначении.

За Назгала справились другие.

Крик разнесся по деревне, подхваченный собачьим лаем и визгливым петушиным кличем. Вечность тишины, растянутая от скуки ночь в мгновение разорвана этим криком. Мир должен развалиться, стены храма обрушиться, обнажая спрятавшихся в каморке людей.

Этого не произошло, потому что крик родился в человеческом теле.

– Что такое?! – вскочил священник.

Лицо красное, помятое, глаза на выкате. Явно не выспался. Хотя спал достаточно, чтобы отдохнуть.

– Да наши дела увидели, – ответил Назгал.

– А куда вы ходили? – спросила Дшина, потирая глаза и зевая.

Назгал ей в двух словах объяснил. Удивился, что девушка не потребовала объяснений. Ведь освобождение кроликов – нелепая акция. Не похоже на устрашение, что так уважает Борд. Не похоже на акт милосердия. Назгал благодарен был, что девушка не потребовала объяснений. Он бы не смог ничего сказать.

– Чего так развылись, – она сморщила лицо.

Припомнила, что по ней так не стенали.

Эстиний уже одевался, бросил на ходу, чтобы гости оставались в укрытии. Он выбежал из боковой дверцы, спеша проверить

– Пойдешь за ним? – спросила Дшина.

– Зачем. Скоро вернется.

Так и произошло.

Эстиний убежал, чтобы проверить – не приведут ли следы к храму. Он все еще подвержен страхам. Все еще ограничен. И это при том, что неизлечимо болен, только силой воли заставляет себя жить.

Как иронично, что он боялся умереть именно сейчас. Но Назгал ошибался. Эстиний боялся не за себя. Даже не за жизнь гостей. Он боялся, что предназначение не будет исполнено. Жизнь окончится не так, как он запланировал.

Пусть гости не понимают этого. Не хотят слушать и закатывают глаза. Только Эстиний может направить их.

Глава 4

Он вернулся. Лицо бледное, губы сжаты. А в глазах сверкают искорки. Он веселился.

Как давно Эстиний не ощущал этого. Веселье стало запретным плодом для него. Его лишили радости бытия, неспешного созерцания происходящего – сопутствующих этому удовольствий.

Простая радость от осознания своей проделки. Такого Эстиний не ощущал давно. Наверное с самого детства. Он хотел поблагодарить великого гостя за подаренное ему чувство.

– Чего там? – сходу спросил Назгал.

Словно угадал мысли священника и не дал ему совершить ошибку. Назгал знал, что происходит в деревне. Захоти он, смог бы описать всю цепь событий, толчком к которым стал.

– Нашли пустые клети. Обсуждают. Боятся подойти ближе, – рассказывал Эстиний.

Отец Дшины бегает по двору, жена и дети стенают. Простоволосая жена корчится на земле и ногтями ранит лицо. Но их не пускают со двора. Деревенские стоят, вооружившись кто чем. Вилы, цепы, топоры, даже лопаты. Все это подойдет, чтобы расправиться с врагами.

Не для иных врагов предназначено оружие.

Муж уже понял, от ограды его отгоняют. Жена слишком убита горем. Хотя на что она рассчитывала, если кролов уже приговорили. Дети просто рыдают, скорее от холода и непонимания.

– Это хорошо, – вздохнула Дшина.

Священник замолчал, перевел на нее взгляд.

– Они забыли о прошлом горе. Разве это не благо?

По ее улыбке становилось понятно, что эти слова порождены страшной злобой, жабой проникшей ей в грудь.

Взяв пример с наставника, Дшина не собиралась уродовать себя жестоким тряпьем. К холоду она еще не приобрела толерантности: поджимала пальцы, стоя на ледяном полу. Волоски стояли дыбом, пытаясь защитить бледную кожу от неласковых касаний ветра.

– Вернись в помещение, – посоветовал Эстиний.

– Пшел сам туда!

Не собиралась она позволять кому-то приказывать. Прошли те времена. Умерли вместе с ней.

Эстиний только пытался проявить заботу. Разве возможно выразить то, что крутится в голове. Слова обречены остаться непонятыми, заключенными в костяную оболочку одиночества.

– Отстань от нее, – встрял Назгал.

Ему достался дар понимания. Невыразимое чувство, сродни сопереживанию. Назгал сел на холодный пол, на что его тело никак не прореагировало. Некоторые его части вообще показывали удивительную бесчувственность к происходящему вокруг. Раньше Эстиний не понимал почему, а теперь разглядел причину.

К счастью для себя, он не стал задавать вопросов. У него уже имелся ответ. Не такой, какой дал бы Назгал, но Эстиний повидал всякое. Порой его глазам представлялись свидетельства в виде букв, перенесенных чернилами на кожаную страницу.

В житиях описывалось всякое. Из религиозных чувств люди творят невозможное. Самоистязание – не самое худшее.

Закрыв уши, Дшина выбежала из храма. Боялась, что ее остановят силой. Не физической, но словесной. Эти двое обладали могуществом, оружием тонким и бьющим в самое сердце. Порой оружие слова бесполезно, слишком медлительно. И таких ситуаций достаточно.