Стратоник кивнул, император обратился к жене:
– Моя госпожа, ты не занялась бы организацией дворцов искусств?
– С удовольствием. Можно будет выставлять там мои гобелены, – улыбнулась Иоланда.
– Я так понимаю, что я вам не нужен, государь? – вставил слово трубадур.
– Двора у вас не будет, мои знания не пригодятся.
– Ты трубадур? Ну так и трубадурь. Тебя хоть зовут-то как?
– Франсуа.
– Мы все ужасно устали. Спой нам что-нибудь, Франсуа.
– И трубадур запел: «От жажды умираю над ручьем…».
Глава VII, в которой Северину приходится не сладко
В Орденсбурге их будили каждый день в 5 утра, и каждый раз это казалось катастрофой. По коридору шёл будильщик, ударяя железом о железо, эти удары, казалось, плющили мозг, рвали сознание, травмировали душу. Они вскакивали, как ошпаренные, одевались почти в беспамятстве и бежали на построение. Потом был кросс, иногда вокруг замка, иногда по стенам и внутри стен, по тесным винтовым лестницам, по узким коридорчикам, где невозможно было пробежать, ни разу не ударившись плечом или головой, а темп им задавали весьма стремительный. Они бегали около часа, потом на верхней площадке замка или во дворе буквально падали без сил и тут же получали приказ отжиматься, потом присесть, потом поднимать чугунные болванки. К концу упражнений руки и ноги у них уже почти отстёгивались. И тогда они шли в храм на литургию.
В будний день литургию в храме Орденсбурга служили динамично, даже резко, за час. Впереди стояли рыцари, за ними сержанты, потом воспитанники старших курсов, а они жалко ютились в самом конце храма. Они почти ничего не видели из-за широких спин воинов, стоящих впереди, зато всё прекрасно слышали, акустика в храме была превосходной. Сначала Северин воспринимал литургию, как дополнительную физическую нагрузку, как испытание, которое надо выдержать. Молиться он даже не пытался, латинские слова маленькими молоточками били по его потрясённому перегрузкой сознанию, и он выдерживал эту дробь, никаких иных задач не имея.
Из храма они шли на занятия. Здесь было полегче, во всяком случае ему, потому что информацию он схватывал на лету, хотя и не любую. Предметы исторического цикла шли у него великолепно, и вскоре он уже мог поспорить с преподавателем, чем приводил последнего в неописуемый восторг. Языки тоже шли неплохо, особенно латынь. Он чувствовал музыку латыни, её кристальную прозрачность и ласкающую сознание логичность. Он понемногу начал думать на латыни и вскоре уже мог на латыни чувствовать. А вот стратегия и тактика давались ему с большим трудом, он заучивал материал, но совершенно его не чувствовал, не мог творчески применять. Это его чрезвычайно удручало. Какой из него рыцарь без стратегии и тактики? Неужели придётся расстаться с мечтой о белом плаще из-за такой ерунды? Так ведь в том и дело, что для рыцаря это не ерунда. Ещё хуже у него шли теория управления и политология. Кажется, он совершенно не имел призвания к тому, чтобы командовать людьми, всё, что было связано с властью, вызывало у него не только глухое непонимание, но и активное отторжение, граничащее с отвращением. Но ведь имперские рыцари это не просто военные, это правящее сословие, а значит, рыцарем не может быть тот, кто ничего не понимает в управление. Иногда его душа наполнялась отчаянием, но он преодолевал отчаяние и продолжал с тупым упорством грызть гранит науки. Иногда «гранит» начинал понемногу крошиться, но чаще крошились зубы.
После занятий они шли на обед. Кормили в Орденсбурге хорошо, во всяком случае по меркам сына кузнеца, хотя некоторые детишки из рыцарских семей выли от того, что еда плохая. А что плохого, например, в пшённой каше, или в пирожках с капустой, или в постных блинах на воде, к которым к тому же давали пару ложек сметаны. Это всё нормальная еда, хотя кормили их не до сыта, Северин всегда оставался голодным, но не до такой степени, чтобы лишаться сил. К тому же им три раза в неделю давали мясо по довольно приличному куску. Если Северин в отцовском доме ел мясо раз в неделю, то здесь он, конечно, обрадовался, а если кто-то под крылышком у мамы ел мясо каждый день, те сильно огорчились и еле тянули ноги, хотя, может быть, и притворялись. И если на третье им давали стакан очень вкусной воды из подземной реки, так Северин радовался тому, что вода эта гораздо вкуснее, чем была в их деревенском колодце, а кто-то привык на третье всегда иметь стакан свежего сока и сильно огорчался от того, что здесь сок только по воскресеньям. Были в Орденсбурге и такие, кто у себя дома пил на третье чай. Когда ему об этом сказали, он не понял и спросил, что такое чай? Нам ним сначала рассмеялись, а потом объяснили, что это отвар редкой травы, который хорошо бодрит. Северин сказал, что желающим взбодрится достаточно вылить на себя ведро холодной воды, при этом посмотрел на товарищей таким ледяным взглядом, что больше никто не смеялся.
В Орденсбурге воспитывали аристократию, а потому к просьбам воспитанников относились с уважением, хотя в просьбах, как правило, отказывали, но снисходили до того, чтобы объяснить причину отказа. Когда несколько воспитанников возмутились скудным и убогим питанием, к ним позвали повара, который объяснил, что их питание рационально, то есть тщательно продумано исходя из биологических потребностей организма, они получают достаточное количество калорий. Про витамины и калории Северин услышал впервые в жизни и был удовлетворён заверением, что получает их достаточно. Повар так же пояснил, что Оренсбург – не место для чревоугодия, так что все недовольные питанием имеют полное право и все основания ходатайствовать о собственном отчислении. На эти слова Северин удовлетворённо кивнул, а многие сморщились, но промолчали.
После обеда им давали несколько часов поспать, потом они шли на тренировку по фехтованию. Северин быстро понял, что раньше он совсем не умел фехтовать, Робер успел преподать ему только самые азы, с которыми нелепо было даже пытаться противостоять такому противнику, как Эрлеберт, которого учили фехтовать с тех самых пор, как только он оказался способен держать в руках деревянную палку. Сержант-инструктор был беспощаден к Северину, каждый раз, когда он пропускал удар, следовали такие удары деревянным мечом, от которых потом долго не сходили огромные синяки. За неделю тренировок Северин весь покрылся синяками, которые потом не сходили много месяцев, потому что сержант регулярно и тщательно эти синяки реставрировал.
Через некоторое время Северин был покрыт синяками уже не полностью, потому что некоторые из них он уже не позволял сержанту реставрировать, чего последний и добивался. Северин начал показывать в фехтовании некоторые успехи, хотя в их группе некоторые мальчики показывали куда лучшие результаты. Это были сыновья рыцарей, которые уже в колыбели фехтовали погремушками. Сыну кузнеца, который вообще не держал в доме оружие, конечно, трудно было за ними угнаться. Но Северин всё же обогнал в фехтовании многих. Иные мальчики, превратились за месяц в самую настоящую отбивную, потом рыдали по углам, чему Северин несколько раз был свидетелем. Он никого не утешал, потому что сам никогда не принял бы утешений.
После фехтования они шли на ужин, по сравнению с обедом – совсем скудный, потом – вечернее богослужением и три часа личного времени перед сном. Первое время Северин отдавал всё личное время сну, перегруженный жуткой физкультурой, избитый на тренировках, голодный, раздавленный двумя богослужениями в день, с удручающей тройкой по стратегии и позорной двойкой по политологии, измученный хроническим недосыпанием, он падал на койку и тут же засыпал. На вечернее правило его будили, а потом он опять засыпал. А иногда он не мог уснуть, страдая от боли, от голода и от злости на самого себя.
С Эрлебертом они почти не общались. На любой вопрос Эрлеберт отвечал вежливо и с той степенью подробности, которую считал в данном случае уместной, но не говорил ни одного слова сверх необходимого. Сам вопросов никогда не задавал. Поначалу принц казался Северину высокомерным и надменным. Потом он решил для себя, что это всё же принц, а не деревенский мальчишка, и дистанция, которую он держит, необходима, таково требование иерархии. Не надо слишком обольщаться тем, что они тут на равных. Северин стал обращаться в Эрлеберту не по имени, а «ваше высочество». Принц ни разу его не поправил. Впрочем, и раньше, когда Северин называл принца просто по имени, тот его не поправлял.
