– Папа, а почему ты не стал рыцарем?

– Тебе неловко быть сыном простого сержанта?

– Нет, что ты, лучшего отца я для себя не желал бы. Но ты очень глубоко понимаешь такие вещи, которые вряд ли могут быть доступны простому сержанту. Пусть ты не был близко знаком с императором, но ты смог увидеть вселенную его души. Полагаю, это может быть доступно только рыцарю.

– А ты думаешь, я не удивлён тем, что такие вещи говорит мне десятилетний мальчик? – улыбнулся отец.

– Я не просто десятилетний мальчик. Я твой сын, – рассмеялся Северин.

Ветеран слегка захмелел, он размяк и блаженно улыбался.

– А ведь мне предлагали рыцарский плащ, но я отказался. Мой крест первопоходника сейчас единственный во всей империи красуется на сержантском плаще. Те сержанты, которые начинали войну вместе со мной, либо давно мертвы, либо стали рыцарями.

– Не понимаю, как ты мог отказаться от такой чести.

– Честь и правда велика. Я решил, что недостоин её. Не потому что я хуже рыцарей, а потому что я другой, не такой, как они. Я стал хорошим мастером меча, это не надо даже доказывать. Те, кто вяло шевелили заточенным железом, погибали в первом же бою, выживали только те, у кого были способности, и в каждом следующем бою они свои способности совершенствовали. До конца войны дошли только те, кто умел очень неплохо сражаться. Я не был трусом, мою храбрость ставили в пример другим сержантам. У меня всегда были свои представления о чести. Командор решил, что всего этого достаточно для того, чтобы мне стать рыцарем. А я так не считал. Запомни, сынок: если тебе что-то предлагают, это не значит, что ты этого достоин. Сам думай, принимать или не принимать то, что тебе предлагают.

– Но неужели ты не заслужил рыцарский плащ?

– Да в том-то всё и дело, что речь тут идёт вовсе не о заслугах. Рыцарский плащ – не награда. Награда – это крест, но его вполне можно приделать и к сержантскому плащу. Вот, скажем, есть хороший каменщик. Его решили поставить начальником каменщиков. Дескать, заслужил. Но ведь он может не иметь способности к руководству, и тогда из хорошего каменщика превратиться в плохого начальника. Должность – не награда. Мало ли что тебе предлагают. Тому каменщику следует подумать, в каком случае он станет самим собой: отказавшись от должности или приняв её? А с рыцарством всё ещё сложнее. Это не должность. Рыцарь – не начальник. Иной сержант может прекрасно командовать сотней бойцов, но рыцарем он от этого не станет.

– Так что же значит быть рыцарем?

– Проблема знаешь в чём? Если ты рыцарь, тебе это и так понятно, а если ты не рыцарь, тебе это не объяснить. Но я, видимо, не самый типичный сержант, поэтому кое-то понял. Рыцарь – это особое качество человека. У рыцаря особым образом устроена душа. Дело не в том, что рыцарь следует кодексу чести. Это – да, но этого мало. Выполнять определённые правила может любой человек. А честь надо чувствовать. Это тонкая материя. У человека есть пять чувств, а у рыцарей ещё и шестое – чувство чести. Рыцарь обладает таким личным достоинством, которое почти равно царскому. Не даром же он ры-царь. Суть рыцаря – благородство души, без которого любое личное достоинство превращается в кривляние. А что такое благородство объяснить ещё труднее. Наверное, с этим «благом» надо родиться.

– Не думал, что всё так сложно.

– Всё в тысячу раз сложнее. То, что я сказал – лишь некоторые намёки на ту реальность души, которую не может постичь сержант.

– Значит, рыцарем невозможно стать, им надо родиться?

– Не знаю. Может быть, рыцарем и возможно стать. Но для этого надо дышать рыцарским воздухом.

– Но ведь ты дышал рыцарским воздухом.

– Поэтому и понял, что это не мой воздух. Не стану скромничать, мне кажется, что во мне есть рыцарские черты. Но этого не достаточно. Не комплект. А быть сержантом в рыцарском плаще я не захотел. Я таких видел. Неприятное зрелище.

– А что если ты накопил в душе некоторые рыцарские черты, передал их мне, я их удвою, и будет комплект?

– Очевидно, это возможно. Хотя тут ни в чём нельзя быть уверенным. Ни в том, что я тебе что-то передам, ни в том, что ты это удвоишь. Ты хочешь стать рыцарем?

– Да. А ты хотел бы, чтобы я стал рыцарем?

– Не знаю. Я хотел бы, чтобы ты стал сам собой.

– А если для этого мне надо стать рыцарем?

– Может быть. Но не факт. Никто, кроме тебя, на этот вопрос не ответит. Конечно, я думал о твоём будущем, сынок. Я, наверное, видел тебя хорошим кузнецом. Ты уже сейчас подмастерье кузнеца. Тебе нравится?

– Отец, мне очень нравится помогать тебе, но не уверен, что это моё. А почему ты ушёл из Ордена? Ведь ты мог бы оставаться на службе сержантом. Пусть ты не считаешь себя рыцарем, но ведь ты – прекрасный воин.

– Сынок, ты когда-нибудь трупы нюхал?

– Один раз на похоронах опахнуло. Неприятно было.

– А теперь представь себе поле, усеянное тысячами трупов. Это и есть война. В ней нет ничего красивого и возвышенного, только нестерпимая вонь. Я научился переносить эту вонь, хотя, конечно, полюбить её затруднительно. А вот когда на войне гниют души, это куда пострашнее, хотя запаха нет. Воин обязан быть жестоким, но при этом оставаться человечным. Это невероятно трудно, и я не знаю, удалось ли это мне. Я не сломался и честно прошёл свой путь до конца, а вот после победы почувствовал, что навсегда отравлен трупным ядом, и ушёл с военной службы.

– Главное, что ты стал самим собой.

– Не уверен. Мой отец был кузнецом и я, так же, как ты сейчас, помогал ему в кузнеце. И я, так же, как ты сейчас, мечтал о военной службе. Ещё при пресвитере Иоанне, незадолго до крушения царства, я поступил в Орден сержантом. Война сделала из меня хорошего война, но покалечила душу. Военная служба и без войны начала меня тяготить. И я решил вернуться к ремеслу отца. Но жизнь прошла, время утрачено, и хорошим кузнецом мне не стать уже никогда. Так кем же я стал?

– Замечательным отцом.

По лицу пьяного ветерана потекли слёзы.

***

Внешне тот разговор не имел никаких последствий, Северин с отцом всё так же работали в кузнице. Оружие ветеран ковать не хотел, они ковали плуги, серпы, кухонную утварь и ещё множество всякой дребедени, без которой человеку в мирной жизни не обойтись. Отец действительно не был первоклассным кузнецом, но он и не брал дорого, а потому его работа пользовалась устойчивым спросом. Жизнь текла размеренно, и могла так течь ещё много лет. Вот только старый сержант начал всё больше пить.

Сначала Северин не придавал значения отцовской склонности к вину, считая её правом взрослого человека. Ну опрокинет отец кувшинчик после работы, так и что с того? Сильно он не напивался, не буянил, а напротив, становился разговорчивым, что Северину даже нравилось. Вот только потом к этому вечернему кувшинчику прибавился ещё один, и ближе к ночи отец доходил до невменяемого состояния, хотя по-прежнему не буянил, но уже не был разговорчив. От сына отмахивался, молча сидел за столом, и по его лицу текли слёзы. Иногда он что-то выкрикивал, не понятно к кому обращаясь, и слова его были злыми. То проклинал кого-то, то кому-то угрожал, то обещал «выжечь заразу калёным железом».

Северин ни разу не попрекнул отца пьянством и не просил его бросить пить. Несмотря на юный возраст, мальчишка понимал, что это бессмысленно. Он видел, что отец тяжело страдает. Просить его бросить пить, это всё равно, что предложить ему не страдать. Северин молился Богу о том, чтобы Он облегчил отцовские страдания и избавил его от пагубного пристрастия к вину, но это не давало никакого результата, напротив, становилось ещё хуже. В кузницу отец приходил с похмелья, едва держась на ногах, работал плохо, и вот, наконец, он так жахнул себе молотом по пальцам, что два из них полностью раздробил. Северин с ужасом смотрел на окровавленную руку отца, а старый сержант даже не закричал, лишь зрачки его невероятно расширились, и лицо приобрело дикое, страшное выражение.