— Да, — ответил он, нежно улыбаясь и садясь на койку. — Но они отличаются. Их называют… кажется, по-английски… пионы с листьями папоротника. У них меньше лепестков и они… красные, с желтым центром. Они похожи на большие маки, но листья у них большие, пушистые, как у папоротника, — объяснил он, разводя руки на расстояние, указывающее их размер. — Они выглядят… причудливо.
— Кажется, ты много знаешь о них, — сказала она, скрестив ноги и сложив руки на груди.
— Моя мама их выращивает, — ответил он, усмехнувшись, и поставил крошечную вазу с розовым цветком на пол рядом с койкой. — Ты когда-нибудь видела такие, umnitsa?
— Нет, — покачала она головой, — но я очень хотела бы увидеть.
— Тогда я принесу тебе их букет, однажды. Obeshchayu. Я обещаю.
И в ту минуту, когда его выпустят на свободу, — я могу гарантировать тебе, — он схватит первый портключ обратно в Сибирь, оставив тебя с разбитым сердцем…
Гермиона не могла смотреть на Антонина в этот момент и уставилась в пол. Она заправила за ухо прядь распущенных волос, выбившихся из аккуратного пучка. Но каково же было ее потрясение, когда почувствовала прикосновение кончиков его пальцев к своему подбородку. Антонин преодолел расстояние между ними и поднял ее лицо, чтобы встретиться с ней взглядом. Это ни при каком раскладе нельзя было расценить как случайность.
И он не стал сразу убирать руку.
— Что ты только что имела в виду? — спросил он тихим голосом, проведя пальцем по ее подбородку. — Когда сказала: «Только не на те, которые удержали бы меня с тобой»?
Гермиона достала свою палочку, заставив его отстраниться с опаской, и тут же мысленно отругала себя за то, насколько близкий контакт допустила.
— Это для комнаты, а не от тебя, — пояснила она, накладывая на камеру заглушающие чары.
Гермиона не думала, что Грегори станет шпионить за ними, но Кормак уже зарекомендовал себя как безнадежный стукач, так что вполне мог подслушивать. И если это действительно была их последняя встреча с Антонином, она хотела, чтобы все прошло на ее условиях. Она покосилась на маленькое квадратное стекло в железной двери и прошептала заклинание, чтобы покрыть его инеем, затем наложила еще одно заклинание, чтобы запереть дверь изнутри на всякий случай, прежде чем повернуться к Антонину. Он не мог использовать магию, ни один заключенный не мог, из-за подавляющих ножных браслетов, которые они носили не снимая, даже во время душа. Но, к счастью, ей использовать магию ничто не мешало.
После всех приготовлений Гермиона глубоко вздохнула, обнаружив, что слова с трудом складываются в предложения.
— Гарри отстранил меня от твоего дела. Это последний раз, когда мне позволили прийти сюда.
— ЧТО? — Антонин взревел, вставая со сжатыми кулаками, словно хотел тут же найти «мальчика, который выжил» и врезать ему между глаз.
Долохов часто предупреждал Гермиону о своем вспыльчивом характере, но раньше она никогда не наблюдала подобного. И это казалось странным поведением для того, кто, по мнению Гарри, только использовал Гермиону в своих интересах. Степень возмущения Антонина, казалось, было трудно подделать.
— Чертов самодовольный mudak! — не успокаивался он, его кулаки яростно сжимались.
— Он сказал, что они… хотят попробовать с тобой новую стратегию, — продолжила она, вновь не в силах встретиться с ним взглядом, сосредоточившись вместо этого на лепестках цветка. — В сущности, он ругал меня за то, что я не добилась никакого прогресса за целый год наших встреч.
«Он также думает, что я влюблена в тебя, — добавила она мысленно. — Потому что — будь проклят мой дьявольский идиотизм — так оно и есть».
Конечно, она поняла это уже несколько месяцев назад, и не то чтобы она была настолько наивна, чтобы думать, что из этого что-то выйдет. Этот факт делал обвинение Гарри еще более возмутительным, поскольку он был совершенно прав.
Антонин теперь метался взад-вперед по камере, словно тигр в клетке, которого не кормили несколько дней. Он выглядел слишком сердитым, чтобы разговаривать, но она знала, что у них заканчиваются драгоценные минуты, и, как сказал Гарри, она должна была это учитывать и попробовать использовать в свою пользу.
— Антонин, — начала она, поворачиваясь на стуле. — Я не знаю, что будет, когда Дин возьмет твое дело. Я знаю только, что спрашивала тебя не менее пятидесяти раз, и ответ всегда был отрицательным. Но если бы ты только согласился на сделку с веритасерумом, ты бы вышел отсюда в течение недели…
— Я не могу… сделать это, kroshka…— пробормотал он и остановил свою лихорадочную ходьбу, чтобы посмотреть на нее, она выглядела безмерно разбитой. — Я хотел бы, но не могу.
Однако через несколько секунд он прищурился и оценивающе оглядел ее, его ярость сменилась холодным расчетом, а на лице появилось выражение, которого она раньше не видела, — ухмылка одновременно соблазнительная и злорадная, демонстрирующая его ямочки на щеках.
— Но, — продолжил он, — мы можем найти другой способ получить то, что хотим мы оба.
— Я заинтригована, — ответила она, доставая из сумочки ручку и блокнот и гадая, что он собирается предложить. Маггловский фломастер с тонким стержнем не обладал щегольством пера, но зато его гораздо проще использовать на ходу, что Гермиона и делала при любом удобном случае.
Долохов прислонился спиной к железной двери и прошелся взглядом сверху вниз по ее сидящей фигуре так, что у Гермионы от головы до кончиков пальцев ног пробежали мурашки.
— … Антонин? — рискнула спросить она, внезапно смутившись.
— Я бы хотел предложить другую сделку, — сказал он низким, полным угрозы голосом.
— Хорошо, — сказала она, балансируя блокнотом на колене. — Продолжай.
Он скрестил ноги, поставив одну перед другой, и сложил руки на груди. В этой позе он выглядел как повелитель всего, что можно представить, а не как человек, отсидевший в тюрьме половину десятилетия.
— За каждый предмет одежды, который ты снимешь со своего тела, я дам тебе местонахождение одного Пожирателя смерти, которого ты ищешь.
— ЧТО? — теперь настала очередь Гермионы кричать. Блокнот со шлепком упал на пол, когда она резко встала, увеличив между ними дистанцию.
— Не бойся меня, kroshka, — проворковал он, не отходя от двери. — У меня нет планов насиловать тебя, и даже если бы были, ты единственная, кто имеет здесь доступ к магии, — рассуждал он. — Я просто хочу или, вернее, нуждаюсь в том, чтобы увидеть тебя, — умолял он.
— Антонин, — выдохнула она, нервно сжав нить жемчуга на шее от удивления и, честно признаться, волнения. — Ты… никогда раньше не был таким… агрессивным.
— Раньше я не знал, что у меня заканчивается время с тобой, — ответил он, беспечно пожав плечами. — Но у меня есть одно условие: я не выдам Роули или Яксли. Я презираю остальных, и они могут идти лесом, мне все равно, но эти двое — мои товарищи, и я не могу их предать.
— Это… — поняла она, собрав кусочки головоломки вместе. — Вот почему ты никогда не соглашался принять сыворотку. Это единственная причина, по которой ты говорил мне «нет» все это время.
Она не знала, то ли раздражаться из-за его упрямства, то ли растрогаться от его преданности.
— Ты должен знать, — сказала она, сложив руки перед собой, — что Торфинна схватили вскоре после тебя — Кингсли выследил его. Он принял сыворотку и уже несколько лет находится на свободе.
— Правда? Тор свободен и чист? — удивился Долохов, подняв брови и изображая неподдельное счастье за своего друга. — Ты с ним разговаривала? Как у него дела?
— Да, — ответила она, улыбаясь, на мгновение забыв об абсолютно распутной сделке, которую пытался заключить Долохов. — Я вижусь с ним в рамках его реабилитации. Он немного бунтарь, но у него все хорошо получается.
— Значит, ничего не изменилось, — ответил Антонин, подражая ее улыбке.
Гермиона не была уверена, что Антонин на самом деле удивился освобождению Торфинна, считая крайне маловероятным тот факт, что Торфинн не посетил бы Антонина в тюрьме. Она склонила голову набок, размышляя над тем, чтобы разобраться с этим позже, но пока решила продолжить разговор.
