– За что? – удивился Берс.

– За то, что вам вспомнить нечего…

К их столу подошел оборванный опухший человек в драных офицерских сапогах, долго недоверчиво всматривался в Чаплицкого и наконец бросился к нему:

– Петр Сигизмундович, голубчик! Дайте обнять вас, господин каперанг!

– Тсс-ть! – оборвал его Чаплицкий, резко толкнул его в живот, и тот плавно плюхнулся на стул.

Чаплицкий наклонился к нему и сказал сквозь зубы:

– Еще раз на людях обнимешь – застрелю! Дурак! Твое счастье, что я тебя уже давно высмотрел, Колыванов.

– Слушаюсь! – подавленно прошептал Колыванов.

А Чаплицкий кивнул на него ротмистру:

– Полюбуйтесь, Берс, на нашу гвардию: поручик Семеновского полка Алексей Дмитриевич Колыванов. – И, повернувшись к офицеру, гневно бросил: – В каком вы виде?!

– А что делать? Как жить? – Из глаз Колыванова по опухшему лицу потекли пьяные бессильные слезы. – Документов нет, денег нет, в комендатуру идти боюсь – в расход могут пустить. От голода памороки случаются…

Он высморкался в грязную серую тряпицу, стыдливо упрятал ее в карман, сказал обреченно:

– Каждый день в облаву попасть рискуешь… Разве что самогоночки стакан засосешь – на душе отпускает…

Чаплицкий сказал строго:

– Стыдитесь, Колыванов, вы же офицер! Разве можно так опускаться?

Колыванов резко отшатнулся от него. Потом снова наклонился к Чаплицкому и сиплым шепотом проговорил:

– Да вы зря, Петр Сигизмундович, голубчик… Зря срамите вы меня… у вас ведь одно передо мною преимущество – совесть у вас молчит…

Зло прищурился Чаплицкий:

– А ваша совесть бьет в набат… пустых бутылок?

Колыванов медленно покачал головой:

– Моя совесть, как крыса, в груди ворошится… Все сердце выела. Только она… да страх остались, да срам горький за все, что мы тут наворотили…

– Что ж мы такого наворотили? – неприязненно пробормотал Чаплицкий.

А Колыванов вдруг пьяно выкрикнул:

– Родину-мамку мы снасильничали, вот что…

– Прекратите истерику, ну! – прошипел Чаплицкий. – Баба несчастная.

Колыванов замолчал, опустил голову.

К столу подошел Федор Муратов, наклонился к Чаплицкому:

– Петр Сигизмундович, извольте пожаловать в кабинет, ждет вас брат Тиша.

Чаплицкий добро засмеялся, хлопнул по плечу Колыванова:

– Не тужите, поручик, все еще будет в порядке. Сейчас вас накормят, дадут выпить, отогрейтесь, а потом вместе пойдем отсюда… – Он встал, велел Муратову: – Федечка, приласкай моего друга…

Когда отошли на несколько шагов, Чаплицкий быстро шепнул трактирщику:

– Какой-нибудь варнак у вас найдется?

Муратов склонил голову:

– Завсегда под рукой, Петр Сигизмундович.

– Тогда, Федя, с этим… «другом» моим… Закончи. Совсем… Понял?

– Понял!

Они вошли в заднюю комнату трактира – «кабинет», – где их встретил с распростертыми объятиями Тихон Муратов:

– Дорогим гостям честь и место!

Чаплицкий, обнимая хозяина, сказал Берсу:

– Знакомьтесь, ротмистр. Это мой друг, советчик и верный помощник Тихон Савельевич Муратов. – И обернулся к Тихону: – Что, Тиша, плохо живем?

– Хуже некуда, Петр Сигизмундович. Голодуют людишки шибко, до края дошли.

Чаплицкий бросил насмешливо:

– А тебе их, Тиша, жалко?

Муратов с жаром возразил:

– He-е! Чего их жалеть! Это им только помстилось, будто все – всем стадом, значит, – могут сладко есть да пить. Не было так никогда и не будет. Звереют они, однако. Боюсь, конец нам всем, ежли избавление не придет.

– Вот я и пришел, чтобы мы вместе приблизили час избавления, – серьезно сказал Чаплицкий.

– Мы с братом всегда готовые, – твердо заверил Тихон.

Чаплицкий остро сощурился:

– И в случае беды Чека не испугаешься?

Тихон махнул рукой:

– Э, пустое… В Писании сказано: «Не по своей воле ты создан, не по своей воле ты родился, не по своей воле ты живешь, не по своей воле и помрешь…»

Тихон истово, торжественно перекрестился, глядя на угол, где раньше висели образа.

Чаплицкий встал, обнял его, троекратно расцеловал. Подумал, сказал:

– Большевички, Тихон, хотят, как говорили древние люди, «агнаэ эт игнис интердикцио, хок эст эксилиум» – запретить нам пользоваться огнем и водой…

– Это как? – не понял Тихон.

– Ну, изгнать нас. А еще лучше – совсем изничтожить. Только хрен у них это получится. Так что, давай к делу, Тиша.

– Слушаю, Петр Сигизмундович!

– У тебя здесь место людное, на юру, много людей шастает. Место – лучше не надо! Здесь у нас будет и штаб, и арсенал, и сборный пункт верным людям.

– А что мыслишь себе, Петр Сигизмундович?

– А мыслю я вот что. Среди людишек – голод, тоска, брожение. За весну-лето дожуют остатки продовольствия, уже и гуляша из тюленины не получишь – ни за какие деньги. Так, нет?

– Так точно.

– Ну, вот большевики и хотят морским проходом пригнать сюда сибирский хлебушко. Если мы им это поломаем, к осени начнут жрать друг друга – им из Центра везти не на чем… Да и нечего… Тогда и крикнем восстание по всему Северу. Все на него поднимутся!

Тихон раздумчиво кивнул:

– Дай-то господи! А Англия как?

– Поможет.

– Ну, с Богом! С Богом! Прошу вас к столу…

Стол, будто скатерть-самобранка, был уже уставлен дорогими яствами, совсем, кажется, позабытыми напитками. Тихон откупорил бутылку нежинской рябины на коньяке, принялся разливать по рюмкам.

Чаплицкий, обняв его за плечи, спросил со смехом:

– Тиша, помнишь, как мы с тобой по документам серба Ясковича отправляли за границу Александра Федоровича Керенского? Дурня этого?..

– Как не помнить! А что?

– Глупость сделали, надо было его повесить.

– А что – мешает, нешто?

– Да нет, просто было бы приятно вспомнить!

Тихон захохотал:

– Это уж да! Это уж точно!

Чаплицкий согнал с лица улыбку.

– Ну а теперь за работу, Тихон. Мне срочно нужны верные люди…

– Много?

Чаплицкий посмотрел ему в глаза, прищурился, доверительно сказал:

– Ох, много, Тиша. Сколько можно – всем дело найдется. Я думаю, у вас с Феденькой есть на примете…

– Есть, – твердо ответил Тихон. – Хорошие люди. И не только на примете.

– Это как? – недопонял Чаплицкий.

– Несколько господ офицеров от корпуса отстали… У нас столуются… а кой-кто и кров над головой имеет… Есть и другая публика – штатские, но боевые…

– Во-он как? – Чаплицкий был очень доволен.

Тихон преисполнился гордостью:

– А как же! Небось народ мы крепкой закваски! Если дозволите – представлю.

– Очень хорошо, Тиша. Только не всех сразу. И насчет меня покороче: начальственный, мол, господин, необходимыми полномочиями облечен, и… хватит с них.

Тихон развел руками, показывая, что уж ему-то подобная азбука ни к чему.

Он усадил за стол дорогих гостей, убедился в том, что у них прекрасный аппетит, выпил с ними рюмку рябиновой настойки и умчался.

Не прошло и десяти минут, как он вернулся с двумя людьми: высоким, подтянутым, опрятно одетым блондином и полным, в крестьянском армяке, с большой лысиной и мешками под глазами.

Оба отличались заметной военной выправкой, знакомясь, разом щелкнули каблуками:

– Поручик Литовцев Всеволод Николаевич…

– Капитан Сударев Иван Андреевич…

Чаплицкий поднялся, гостеприимно пригласил их к столу:

– Прошу, господа… Приятно познакомиться…

Трапеза еще не вошла в силу, когда двери общего зала столовой № 3 распахнулись, пропуская чекистов и наряд красноармейцев.

Чекист в желтой кожаной тужурке громко объявил:

– Спокойно, граждане! Оставаться на местах: проверка документов…

Несмотря на этот призыв, в зале сразу же возник шум, гам, поднялась суматоха: многим из столующихся проверка документов была ни к чему.

Воспользовавшись суетой, Федор Муратов проскользнул в «кабинет», крикнул: