– Этот орден для меня и честь, и радость. И утешение, – добавил он, улыбаясь.
– Утешение? – переспросил Шестаков.
– Да, утешение. Прошлой зимой во время голода жена обменяла все мои старые ордена на пуд ржаной муки и два пуда картошки…
Болдырев сказал проникновенно:
– Рабоче-крестьянская Россия наградит вас, Александр Александрович, благодарностью миллионов людей, чью свободу вы отстояли…
Самойло махнул рукой:
– Ну… зачем же так возвышенно… Давайте лучше за дело, товарищи! Прошу высказываться…
Пока выступал заместитель начальника штаба, прибывшие устраивались за столом. Шестаков уселся рядом с Самойло, Неустроев оказался на стуле около Болдырева.
Шестаков деловито спросил:
– В первую голову – как с углем?
– На складах Архангельского порта имеется около тысячи тонн, – отозвался Самойло.
Шестаков дождался, пока закончит заместитель начальника штаба, встал.
– Товарищи! – начал он. – Сегодня же должен быть издан приказ о переводе электростанции, всех городских кочегарок на дрова. Уголь – это вопрос всех вопросов на сегодняшний день. Необходимо реквизировать его у всех торговцев. Прошу подумать, какие имеются резервы для экономии и сбора угля?
Болдырев с места сказал:
– Незамедлительно объявить трудовую мобилизацию среди буржуазии, купцов и всех нетрудовых элементов. Всех бросить на заготовку топлива…
– Дельно, – одобрил Шестаков. – Надо продумать и другие меры…
Неустроев наклонился к Болдыреву и тихо спрашивал его о чем-то…
А Шестаков напористо излагал программу необходимых для обеспечения похода действий:
– В ближайшие дни надо провести партийную конференцию на судоремзаводе и механическом заводе Лида! Нужно обратиться с воззванием к трудовому населению Архангельска – разъяснить громадность стоящей перед нами задачи…
Щекутьев, внимательно слушая Шестакова, что-то торопливо помечал в своем блокноте.
– Центральный комитет партии, ВЦИК и Реввоенсовет Республики призывают губернскую партийную организацию, – звучал над ними голос Шестакова, – бросить на самые трудные участки экспедиции коммунистов, сознательных пролетариев, лучшую часть старого офицерства…
Вскоре совещание окончилось. В коридоре Шестаков и Щекутьев долго обнимались, радостно восклицали что-то, хлопали друг друга по плечам.
– Привел все-таки Бог свидеться, – довольно говорил Шестаков. – Ведь с шестнадцатого года нас с тобою где только не мотало…
– Меня-то не очень, – смеется Щекутьев. – Как в январе семнадцатого перевели на Север, так и трублю в Архангельске бессменно.
– Ты и тут по части радио командуешь?
– Начальник службы связи! – гордо сообщил Щекутьев.
К ним подошел Неустроев, и Шестаков представил ему Щекутьева:
– Знакомьтесь, Константин Петрович, – военмор Щекутьев Сергей Сергеевич, мой соратник по минной дивизии, а ныне главный архангельский Маркони…
Неустроев приветливо поклонился:
– Весьма рад…
– И мне очень приятно, Константин Петрович, – искренне сказал Щекутьев. – Я еще в Морском корпусе, в гардемаринах, был про вас наслышан.
– Ну уж, ну уж… – Смущенно улыбаясь, Неустроев отошел.
– А я частенько вспоминал, как мы с тобой в Данциге повоевали, – мечтательно прищурился Щекутьев. – Ох и операция была лихая!
– Лихая, ничего не скажешь, – согласился Шестаков и, немного помолчав, добавил душевно: – Я очень рад, Сережа, что ты с нами.
– Ну еще бы! – охотно поддержал его Щекутьев. – Мне тут довелось с Шуриком Новосельским столкнуться, когда белые отступали…
Щекутьев задумался, и Шестаков поторопил его:
– Ну-ну, так что Шурик?
Щекутьев посуровел, сказал неприязненно:
– Враг. Да еще какой! Злобы сколько… А ведь койки в кубрике рядом висели… Хлебом делились…
– Диалектика революции, – развел руками Шестаков. – Я потому и радуюсь тебе… Ну, дружок, я помчался – дел невпроворот. Как устроюсь – дам знать. Пока…
– Оревуар!.. – улыбнулся Щекутьев.
Четыре тысячи Солоницын достал.
И теперь в горнице Чаплицкий и Берс вместе с хозяином пили чай. В комнате было почти темно – лишь вялый огонек лампады под образами еле колебал сумрак.
На столе перед Чаплицким лежали ровные столбики золотых монет.
– Ну, вот видите, господин Солоницын, нашлись денежки, так? А вы опасались не собрать, – не то улыбался, не то по-волчьи скалился Чаплицкий.
– Соберешь, пожалуй, – тяжело вздохнул Солоницын. – Пока рубашку с меня последнюю не сымете, не успокоитесь ведь…
– Не агравируйте, господин купец. Сиречь – не преувеличивайте, – лениво заметил Берс. – Под вашим последним бельем еще толстый слой золотого жирка…
Он допил чай, расслабленным шагом прошелся по зале, сказал поучительно:
– Царь Кудгадан, отец великого Будды, заповедывал нам думать не о золоте, а о жизни вечной…
Солоницын неприязненно покосился на него.
Чаплицкий прямо в сапогах улегся на диван, неторопливо закурил и сказал Солоницыну:
– Не тужите, Никодим Парменыч! Вам надо только дождаться победы нашего дела…
– И что тогда?
– А тогда я дам вам на откуп все рыбные промыслы! На девяносто девять лет!
– Ага! Буду дожидаться. Коли тебя, ваше высокоблагородие, завтра Чека где-нибудь не подшибет. И будут мне тогда промыслы!
– Все мы в руке Божьей, – сладко потянулся Чаплицкий. – В Евангелии от Иоанна сказано: «Да не смущается сердце ваше и да не устрашится!»
– А-а! – небрежно махнул рукой Солоницын.
– Вот-вот, господин меняла, все беды от неверия нашего!
Солоницын встал, бормотнул угрюмо:
– Пойду скажу, чтобы свет запалили.
– Не надо! – неожиданно резко бросил Чаплицкий. – Не надо! Сейчас ко мне придет гость, нам лишний свет не нужен. Не нужны лишние глаза, уши и языки. Вы, Никодим Парменыч, не маячьте здесь. Идите к себе наверх, отдохните после чая, помолитесь… – Подумал и добавил: Вас ротмистр проводит… Чтобы соблазна не было ухо сюда свесить.
И едва он произнес эти слова, раздался короткий двойной стук в дверь.
Чаплицкий поднялся и скомандовал Берсу:
– Ну-ка, ротмистр, воздымите его степенство! Быстренько!
Солоницын, недовольно бормоча себе под нос что-то невразумительное, отправился вместе с Берсом в мезонин.
А Чаплицкий подошел к двери, прислушался, потом отодвинул засов. В горницу вошел человек, закутанный в башлык поверх тулупа. Лица его в сумраке не было видно.
Чаплицкий дождался, пока он разделся, проводил в горницу, предложил:
– Обогреетесь? Есть чай, можно водочки…
– Сейчас, к сожалению, не могу, Петр Сигизмундович, – отказался гость. – Я должен вскорости вернуться на место.
– Понял. Какие новости?
– Неважные. Сегодня из Москвы прибыл особоуполномоченный комиссар Шестаков…
– Николай Шестаков? – живо переспросил Чаплицкий.
– Он самый, Николай Павлович. Ему поручено организовать морскую экспедицию, чтобы перебросить сюда и в Мурманск сибирский хлеб. На Оби и Енисее скопилось свыше миллиона пудов…
Чаплицкий присвистнул:
– Ничего себе! Но ведь это невозможно!
– Почему?
– Миллер в прошлом году пытался это сделать с помощью английских ледокольных пароходов.
– А чем кончилось?
– Полным фиаско: прорвалось только одно судно, да и то вмерзло в материковые льды. Все коммерсанты, вложившие в это предприятие деньги, понесли большие убытки.
Гость хрипло засмеялся:
– Это действительно неосуществимо. Для английских торгашей и наших спекулянтов. Но где Миллер и где мы сейчас? Я согласен, до сих пор такая экспедиция никому еще не представлялась возможной. Но большевикам, к сожалению, удалось многое, что до них не удавалось никому.
Вернулся Берс. Чаплицкий, не знакомя его с посетителем, уселся верхом на стул, упер лицо в ладони, задумчиво сказал:
– Мы не можем этого допустить! Если они доставят сюда хлеб – нам конец…
Гость закурил, неспешно заметил:
