– Где ты, а где Сибирь, Ир! – устало сказала мама и села на бортик дивана. – Ну, а ты, моя прелесть, почему с уроков ушла?

Я инстинктивно вытянулась в струну. Когда мама называет меня «моя прелесть», в следующую минуту она может и страшно закричать, так, что у нее потом будет дергаться висок и стучать сердце, или даже кинуть чем-то. Так было в прошлом году, когда я получила сразу две двойки.

Двойки новая англичанка поставила почти всем, потому что она не ожидала, что мы не только говорить, но и читать по-английски толком не умеем, некоторые путают английские и русские буквы и читают «a pen» как нашу «репу», но без буквы «а». Мне поставила две, потому что я попыталась ответить на какой-то ее вопрос и ответила что-то совсем не то, лучше было молчать.

Но мама тогда разбираться не стала, спросила: «Что ж ты, моя прелесть, думаешь, у меня в доме будут двоечницы суп бесплатный есть?» – и стала кричать, а потом лежала полдня бледная, и папа укладывал ей на лоб мокрое холодное полотенце и курил на балконе, время от времени предлагая вызвать «скорую» и осуждающе глядя на меня.

– Да что ты ее ругаешь! – попыталась встрять тетя Ира. – Я, знаешь, когда в девятом классе училась…

– Ты в девятом классе не училась, ты с парнями… – Мама осеклась и посмотрела на меня. – Так что? Что случилось?

Я опустила голову. С какого момента начинать рассказывать? Соврать что-то? Например, что меня стало тошнить, и я ушла домой.

– Девочка в таком сейчас положении, Тань! Как ты можешь!

– Тебя не спрашивали! – отрезала мама. – Ты вообще собирайся и мотай туда, откуда приехала.

– Вот и нетушки! – весело сказала тетя Ира, вытащила стул из кухни, села на него верхом. – Некуда мне мотать! У меня тут брат родной живет, я к нему приехала. Танюха, ну ты чё, совсем уже… Ты ж христианка, должна людям помогать!

– Ага, – прищурилась мама, – я христианка, а ты кто?

– Я? – широко улыбнулась тетя Ира, и я увидела, что у нее очень много зубов, так много, что казалось, некоторые зубы даже лишние, а некоторых рядом не хватает. Если сдвинуть – получится в самый раз. – Я просто человек. И тоже иногда Богу молюсь.

– Какому?

– А какому придется! – легко ответила тетя Ира. – Бог-то один! Много богов не может быть! Так что как его ни назови, он тебя услышит, если захочет, конечно.

– Заткнись и больше в моем доме такие разговоры не начинай! – резко сказала мама и так как-то махнула рукой, что мне показалось – она хочет ударить тетю Иру.

Тетя Ира маму не испугалась, стала шутливо отмахиваться от нее обеими руками, быстро-быстро перебирая ладонями, как маленький ребенок, и приговаривать: «Ой-ёй-ёй, боюсь-боюсь-боюсь!..» – и смеяться.

Мама сжала губы, перевела взгляд на меня.

– Я задала вопрос: почему ты не в школе?

– Я…

Пока я думала, что сказать, тетя Ира вскочила со стула, подошла ко мне, обняла меня за плечи, погладила по голове и сказала:

– Тань, ты ведь сама женщина. Разве ты забыла, как это бывает? Девочке нужен отдых, особый уход.

Мама внимательно присмотрелась ко мне.

– Уже нажаловалась? Считаешь, что тебе теперь особый подход нужен?

– А ты сама как думаешь? – ответила за меня тетя Ира. – Тань! Ну ты сколько раз была беременная?

– При чем тут это? Это при чем? Что ты несешь? Ее нога и чья-то беременность – какая связь?

Я видела, что мама начала заводиться. Лучше бы кто-то ее остановил сейчас, я не умею, иногда получается у папы. Потому что если она заведется, потом очень долго останавливается. Она сама это называется «сорвалась с катушек», «потеряла тормоза». В детстве я про тормоза еще понимала, а про катушки – нет. И представляла себе какие-то огромные катушки ниток, вращающиеся с бешеной скоростью, с которых вдруг сорвалась мама и полетела в нашу сторону с широко открытыми глазами и ртом, запутавшись в этих нитках.

Тетя Ира покачала головой.

– Жестокая ты. Я вот сразу прониклась. В таком возрасте это нелегко.

– Это в любом возрасте нелегко! Но ей надо как-то жить с этим! И, кстати, это лечится.

– Ты что! – Тетя Ира изо всех сил замахала на маму руками и даже закрыла меня от нее. – Не вздумай! Не имеешь никакого права! Жизнь человеку портить! Я вот делала аборты – и что теперь? Теперь – что? – Тетя Ира посмотрела куда-то наверх, где, возможно, могли дать ей ответ.

Мама, только что налившая себе воды в стакан и начавшая пить, застыла, с трудом проглотила воду.

– Какие аборты, Ира? Язык как помело! О чем ты?

– А ты о чем? Пусть рожает! Лучше в пятнадцать лет родить, чем вообще никогда!

Мама медленно перевела на меня глаза. Ее лицо стало краснеть от шеи, неровными багровыми пятнами.

– Кристина!..

Поскольку мама больше ничего пока не говорила, я потихоньку стала двигаться назад. Мама ведь просто так не успокоится. Она захочет всё выяснить, она подключит папу, она будет ругать за всё – за то, что я наврала тете Ире, за то, что я убежала из школы, за то, что я наврала именно так, ну и заодно за всё остальное.

Я очень удачно оступилась, задела старый бабушкин торшер, он упал на стол, со стола упала недопитая чашка, которую Вова утром на бегу там оставил, разлилась на папину книгу, которую тот оставил раскрытой на полу, и на мамину ночную рубашку, которую мама утром не донесла до шкафа.

Тетя Ира всплеснула руками и бросилась поднимать меня, поскольку я тоже упала, не удержавшись на одной ноге, второй я пыталась не попасть в лужу чая с молоком. Вова всегда пьет очень сладкий чай с молоком, считая, что от этого у него будет плохой анализ крови и его не возьмут в армию. В отличие от папы Вова не считает, что должен помаяться в казарме и стать там «мужиком».

– Уйди! – Мама отпихнула тетю Иру и наклонилась ко мне.

Ее покрасневшее лицо с огромными от ужаса глазами надвигалось на меня с угрожающей скоростью. Мама открыла рот, чтобы закричать – я была совершенно уверена в этом и поэтому закрыла глаза.

– Кристина!!! – Мама приподняла меня за плечи и так встряхнула, что сама потеряла равновесие, отпустила меня, и я треснулась затылком об пол.

Тетя Ира громко ойкнула, услышав страшный звук, и завыла на одной тоненькой ноте. Мне было больно, но не очень. Я поняла, что проломила головой тонкую деревяшку, закрывающую наш «тайник». После того как мама потеряла деньги в сапогах, завалявшихся в кладовке (она все-таки, тайком от папы, спрятала там что-то из своих запасов), папа сделал ей специальный тайник, вскрыв пол, проковыряв там дырку и положив обратно паркетину. Это был промежуточный тайник, еще до синих треников на балконе. Мама тайник забраковала, потому что Вова постоянно о него спотыкался, а паркетина вылетала, и папе пришлось приклеить ее намертво. Но дырка внутри осталась.

– Больно? Тебе больно? – Тетя Ира тоже склонилась надо мной.

– Мам, всё хорошо, – сказала я, глядя, как у мамы дергается веко над одним глазом.

– Хорошо? Что у тебя хорошо? Что только что сказала Ира? Что с тобой? Это же чушь? Да?! Говори!.. Чушь ведь?

Почему-то мне очень захотелось сказать маме, что это не чушь. Не знаю почему. Мне хотелось, чтобы мама еще громче закричала, пришла в ужас. Но это длилось секунду и прошло. И я сказала:

– Да.

– Ой! – засмеялась тетя Ира. – А я поверила! Думаю, ну дают москвичи…

– Это ты ей сказала? Кристина!!! Говори!

Я кивнула.

– Зачем?!! Зачем ты напраслину на себя возвела?!! Да еще такое!!!

Я пожала плечами.

– Кристина! Ты что, говорить разучилась?

– Мам… Я просто так сказала.

– Зачем?!

– Низачем. Просто.

Мама шумно перевела дух. Села рядом со мной. Погладила по голове, приговаривая:

– Ну вот, всё, ладно, раскричались все, ерунда какая-то… хрень… Ирка, вечно от тебя проблемы… Сама с проблемами и на всех всё вешаешь… – А потом решительно встала, потянула меня за плечо. – Давай, вставай, пошли.

– Куда?

По маминому внезапно переменившемуся тону я поняла, что ничего хорошего мне не светит.